Ненадолго воцарилось полное молчание, потом Пинеро произнес:

— Посмотрим, что мне удастся для вас сделать.

— Если ее не окажется на месте, я плюну на всю вашу лавочку!

Гундлах нажал на рычажок телефона. Мысленно он еще видел перед собой побагровевшую от злости физиономию Пинеро, потом перед глазами появилось лицо Глэдис — печальное, растерянное, несчастное. Что сказать ей завтра в Сан-Лоренсо? Выхода пока нет. Путь, который он избрал, выглядит скользким. Но все, что он делает, это лишь ради нее! Ведь сам-то он на свободе.

Неожиданно ему пришла в голову одна мысль. Схватил в руки записную книжку, нашел телефон сан-сальвадорского филиала РИАГ. Если Георг Дорпмюллер беседовал неделю назад с Маклином, он, очевидно, уже приступил к работе. Может быть, удастся застать его в бюро на бульваре де лос Эроес? Заказав телефонистке разговор с Сан-Сальвадором, телефон 442120, Гундлах на удивление быстро услышал в трубке голос фрау Биндинг.

— Попрошу господина Дорпмюллера,— сказал он по-немецки.

У Люси Биндинг вырвался короткий радостный вскрик, она сразу узнала Гундлаха. Будь обстоятельства иными, ему бы это польстило.

— Сейчас, сейчас позову. Господин доктор Сейтц в Кёльне, но директор как будто уже приехал,— затараторила она.

И вот уже у аппарата сам Дорпмюллер.

— Доктор Гундлах, возможно ли?— радостно пророкотал он в трубку, по привычке всех уроженцев Рейнской области растягивая гласные.— Где я только вас не искал! Откуда вы говорите, черт побери!

— Из Манагуа. Я в двухстах милях на юго-восток от вас. Чувствую себя хорошо, спасибо... У меня очень мало времени. И, простите, есть просьба: не могли бы вы связаться с людьми, у которых были в октябре?

— Связаться с кем?

— С теми, у кого гостили прошлой осенью и у кого впоследствии наводили обо мне справки. Смогли бы вы передать им важные сведения? Передадите? Сделайте это для меня.

Ответа Дорпмюллера он не разобрал, в трубке трещало, словно кто-то нарочно рубил слова топором наотмашь. Гундлах несколько раз повторил свою просьбу, разнервничался, начал заговариваться. Его пугала мысль, что, если он сейчас положит трубку, разговора не возобновят, а тогда ему Глэдис не спасти. Но вот треск прекратился, послышался высокий, как голос боевой трубы, баритон Дорпмюллера:

— Что мне им передать?

— Только одно: Глэдис Ортега нуждается в их помощи завтра в полдень в Сан-Лоренсо.

— Сан-Лоренсо, провинция Сан-Висенте, в пятидесяти километрах отсюда?

— Нет. Сан-Лоренсо в Гондурасе!

— Ах, вот оно что, эта маленькая гавань...

— У Эстеро Сан-Лоренсо, Фонсека.

— Хорошо, я понял. Глэдис Ортега нужна будет там помощь завтра около полудня. А где в Сан-Лоренсо?

— Точного адреса я не знаю. Где-то в гавани. Они найдут...

— Господин Гундлах, это будет непросто. Но я обещаю вам приложить максимальные усилия... Ситуация такова, что проникнуть в восточный район шансов мало. Любым способом... На телефонную связь рассчитывать не приходится.

— Заранее вам благодарен.

Они выбрались из города на «джипе» минут в двадцать четвертого и к пяти вечера достигли Леона, второго по величине города страны, знаменитого самым большим в Центральной Америке собором. Целые кварталы в центре города лежат в руинах, о глинобитных домишках бедняцких районов и говорить нечего. Все это последствия бомбардировок с воздуха и обстрелов тяжелой артиллерии Национальной гвардии — перед агонией Сомоса в слепой ярости мстил всем!

Оставив позади плантации хлопчатника и сахарного тростника, они перед заходом солнца оказались в Гинондеге. Дальше шоссе раздваивалось. Налево, в двадцати двух километрах, находился Коринто, единственный глубоководный порт на западном побережье. Направо лежал Пуэрто-Морасан, речной порт на Эстеро Реале, туда же вела и железнодорожная колея.

— Где ваша лодка? В Пуэрто-Морасане?

— Чуть повыше по течению. Глупо было бы держать ее у всех на виду...

«Джип» нырнул в темень леса. Дорога сразу ухудшилась, превратилась в неширокую тропинку; колеса «джипа» так и свистели по опавшим листьям. На свет фар слетались стрекозы и тучи москитов. Дурманящий запах лесных цветов. Крик ночных птиц, не прекращающееся ни на секунду стрекотанье цикад. Свет фар выхватывал из темноты стволы деревьев с осклизлой от постоянной влажности корой.

— Значит, идем до Сан-Лоренсо? — спросил Маклин.

— С чего вы взяли?

— Вы так орали по телефону, что не услышать было трудно... Дайте шкиперу триста долларов. Такой у него тариф. Отсюда до Сан-Лоренсо шестьдесят миль, а лодка пойдет со скоростью узлов в двенадцать... Но идти она будет только до тех пор, пока вы будете наговаривать на магнитофон свою историю,

— До Сан-Лоренсо вы запишите ее от точки до точки.

Лодку они нашли в спрятавшейся за холмом неприметной бухте. Шкипер, крепко сбитый мулат по имени Хосе Фернандес, объяснил, что сняться с якоря имеет смысл с началом отлива. Лодка была длиной в двенадцать метров, вмещала двенадцать человек или две-три тонны груза. Называлась она «Рубен Дарио» в честь знаменитого поэта Никарагуа, прах которого захоронен в соборе Леона... Крутые плечи Фернандеса плотно обтягивала полосатая фуфайка.

В каюте стоял транзисторный приемник, сейчас передавали новости из Манагуа. Гундлах услышал, как комментатор говорил о боях на юго-востоке Сальвадора, в провинции Усулутан: в самом разгаре сражение за стратегически важный мост через Рио Лемпу — «Пуэнте де Оро»,— захват которого позволит повстанцам взять под контроль всю прибрежную полосу. В восточной провинции Ла Уньон они ведут наступление на семь населенных пунктов. Объявленная во вторник массовая забастовка охватила семьдесят процентов предприятий средств сообщения, местного и дальнего.

Маклин выключил радио, достал магнитофон, проверил исправность микрофона. Англичанину не терпелось услышать рассказ. Гундлах начал с того самого осеннего дня, когда Винтер послал его в Сан-Сальвадор. Ему вспомнились слова Винтера: «Если же возникнут неожиданные осложнения, мы рассчитываем на вас».

— Правильно рассчитывали,— поддел Гундлаха Маклин.— У Дорпмюллера давно все в порядке, зато на вас, похоже, кто-то здорово напирает, а?

Когда Гундлах дошел в своем рассказе до похищения денег, Фернандес позвал их ужинать. Он приготовил яичницу-болтунью с черной фасолью и острым чилийским соусом. Они ели на палубе, укрывшись от москитов густой сеткой; за стеной черных деревьев всходила луна, в лесу порыкивали обезьяны-ревуны, в ушах звенело и гудело от полчищ бесчисленных комаров, мух, жуков и бабочек, влекомых огнем фонаря на корме; они били крылышками и порхали у самой сетки.

— Чего не хватает, так это куска хорошо прожаренного мяса,— пожаловался Маклин.— Жаль мне эти тропические леса! Рубят их, сжигают, забывая, что пепел и зола способны удобрять землю не больше двух лет. Получается, что этот пепел — единственное, что старушка природа произвела здесь за века. Уровень грунтовых вод понижается, земля рассохнется, и что останется? Миллионы тонн сырья для цементной промышленности?

К полуночи у Гундлаха от усталости слипались глаза. Он дошел в своем рассказе до того момента, когда взорвалась машина и погиб Гертель, когда закончилась его вторая жизнь и началась третья, у партизан. Маклин отправился в каюту за новой кассетой. Этот англичанин из тех парней, которые чувствуют запах жареного еще до того, как разожгут костер. Гундлах решил рассказать все как есть: пусть выйдет на свет божий, и если завтра ему суждено погибнуть, правда об этих событиях не должна умереть вместе с ним. Но как бы не струсил Маклин, он ведь тоже сейчас вовлечен в эту историю! Последнюю точку придется ставить уже в Сан-Лоренсо.

Шкипер попросил помочь оттолкнуться от берега. Отдали концы, затарахтел мотор, но Фернандес тут же заглушил его и поставил на короткой мачте вспомогательный парус. Здесь, в достаточном отдалении от высокого берега, их подгонял ровный кормовой юго-восточный ветер, лодка бежала достаточно быстро, узла три в час. Фернандес надеялся проскочить под носом сторожевого судна до рассвета — хорошо бы луна при этом спряталась за тучи!