С двумя пересадками! А я — не кто-нибудь, а заведующий отделом теоретических проблем методологии научного коммунизма, т. е. ведущим отделом института, директором которого пока еще является Канарейкин. Я — доктор философских наук, профессор, член редколлегии ведущего философского журнала, член многочисленных ученых советов, комитетов, комиссий, обществ,

автор шести монографий и сотни статей. Мой учебник переведен на все полузападные языки — польский, болгарский, чешский, немецкий, венгерский. Собираются даже на румынский переводить. Общепризнано, что на ближайших выборах в академию я наверняка прохожу в членкоры. Даже подонок Васькин из Высшей партийной школы (ВПШ) примирился с этим неприятным для него фактом. И вот — с двумя пересадками! Кому сказать — не поверят. Можно было бы, конечно, взять такси. Но на такси денег’ не наберешься. А цены растут с каждым днем. К тому же таксисту надо давать чаевые, что крайне унизительно. Нам-то никто чаевые не дает! Можно было бы пройтись пешком. Тут не очень далеко. Но это непринципиально. Профессор, почти членкор, и пешком! Не положено по чину.

Наш институт занимает верхние этажи Желтого дома. Если смотреть от центра, то правое крыло верхнего этажа занимает наш отдел. Раньше, когда наступление коммунизма ждали со дня на день, а ежегодное снижение цен на копейку даже у неверующих вселяло надежду, что это вот-вот случится (чем черт не шутит, вдруг и в самом деле построят!), наш институт был очень маленький. При Никите, когда наступление коммунизма чуточку отодвинули на жизнь неопределенного «нонешнего поколения», институт увеличился вдвое. А после того, как Никиту скинули, цены стали неудержимо расти и обещания бесплатных благ стали восприниматься всеми чисто юмористически, институт дважды удвоили. В связи с известными всем событиями создали и затем укрепили сектора по борьбе с антикоммунизмом и ревизионизмом, по развитию марксизма братскими компартиями Запада, Востока, Севера и Юга. И теперь наш институт но числу сотрудников (одних аспирантов из союзных республик больше сотни!) стал одним из мощнейших научных учреждений страны. Пятьсот авторских листов ежегодно! Если среднюю книгу считать в двадцать листов, то это

значит двадцать пять объемистых книг ежегодно. Двести пятьдесят книг в десять лет!

— Теперь понятно, почему у нас такой острый дефицит бумаги, — сказал по этому поводу Сашка, мой сын от первой (но, увы, не последней) жены.

— Печатают всякое г...о, на приличные вещи бумаги не хватает.

— Ты наивный теленок, Саша, — сказала Тамурка (моя теперешняя жена Тамара). — Если бы ты знал, сколько бумаги идет на издания классиков и на речи наших руководителей, ты бы на такой пустяк, как двадцать пять книг в год, даже не обратил бы внимания.

— Но это же макулатура!

— Конечно макулатура. А мы заранее и планируем это как макулатуру.

— Так зачем же бумагу портить? — удивляется Ленка, моя дочь от второй жены (от Тамурки то есть).

— Глупенькая! А тиражи?!

— Так вы тиражи объявляйте большие, а печатайте поменьше. Что вам стоит?

— Повыгоняют с работы, а то и посажают. Раз речь, значит, гениально. Значит, двадцать миллионов тираж. И он должен пройти через торговлю. И по отчетам должен быть реализован.

— Неужели расходится?!

— Конечно. Сеть политпросвещения. Вечерние университеты марксизма-ленинизма. Библиотеки, кабинеты. А сколько у нас студентов. И все должны зачеты сдавать.

Прослушав такой разговор, можно впасть в пессимизм, относительно масштабов нашего института. Так что уж говорить о нашем отделе?! Всего полсотни человек. Впрочем, смотря с какой точки зрения. Отдел - мое детище. Я потратил на его создание почти двадцать лег. Когда я пришел в институт молодым кандидатом философских паук, туг методологией теории научного коммунизма занимались всего три сталинских кретина и холуя в секторе научного коммунизма. Этот сектор сейчас тоже вырос в отдел, но им далеко до нашего отдела. Одного из этих болванов я с большим трудом выжил из института (удалось поймать на аморальных поступках). Остальные двое оказались толковыми ребятами и легко перевоспитались. Причем один из этих двоих так полевел, что мне его постоянно приходилось сдерживать. Я ему не раз откровенно говорил, что критику Сталина не следует принимать всерьез, но он не послушал моих советов. Потом его крепко били за уступки югославским ревизионистам. Из института его убрали, использовав в качестве повода какое-то неосторожное замечание о китайцах. И следы его затерялись. Слухи были, что он попал в психиатрическую больницу. Теперь в нашем отделе народу столько же, сколько было во всем институте, когда я в него пришел. Поговаривают о превращении отдела в самостоятельный институт. Но я не спешу. Боюсь, как бы не получилось то же самое, что с социологами: как только отдел социологии раздулся сначала до восьмидесяти человек, потом, отделившись от нас в качестве самостоятельного института, до пятисот, социологам устроили грандиозный погром. Тут нужна осторожность. Дело слишком серьезное, чтобы рисковать без надобности. Но и затягивать нельзя. По каким-то неведомым законам пашей жизни, если хочешь сохранить достигнутое, иди дальше вперед, т. е. требуй дополнительные ставки, планируй новые книги, добивайся новых секторов. Иначе обвинят в бездействии и отсталости. Где тог момент, когда можно сказать, что пора?

Наш отдел многие путают с отделом научного коммунизма. Л па самом деле между нами огромная разница. У них собрались самые мрачные фигуры пашей философии. Старики — «недобитые» сталинисты (звучит смешно, ибо сталинистов никогда не били; над ними немножко поиздевались в стенгазете, и все). Молодежь — циничные карьеристы, готовые на что угодно. И все как один круглые невежды. У нас же в отделе собрались самые светлые и способные личности нашей философии. Ступак, Никифоров, Новиков, Тормошилкина, Булыгин. Такого созвездия имен нет ни в одном философском учреждении Союза. Не случайно пас так ненавидят в Академии общественных наук (АОН), в ВПШ и многих других местах. Они чувствуют себя по сравнению с нами провинциалами и обвиняют нас в попытке превратить марксистскую теорию в нечто элитарное. А кто им мешает самим писать хорошие книги?!

Заведует конкурирующим с нами отделом научного коммунизма самая гнусная тварь в нашей философии — сука Тваржинская. Больше пятнадцати лет она была объектом насмешек нашей институтской прогрессивной молодежи. Но время это ушло в прошлое. И вот уже несколько лет Тваржинская — одна из ведущих фигур! Когда-то она была близким человеком Берии и активным функционером органов госбезопасности. Теперь она регулярно ездит за границу. И не было ни одного случая, чтобы ее где-нибудь отказались принять. Даже видные западные социологи беседуют с ней как с коллегой.

Дома я подробно рассказал об открытии Лозунга. Теща сказала, что это — прекрасно. Сашка катался по тахте от смеха. Ленка, не моргнув глазом, заявила, что устроит в школе экскурсию к этому замечательному памятнику нашей культуры.

— Никита сулил коммунизм при жизни нынешнего поколения, — сказал Сашка. — Кого он имел в виду? Своих сверстников или только что родившихся младенцев? В общем, с этим обещанием влипли в неприятную историю. Теперь сроки отнесли в неопределенное будущее. Так удобнее. Всегда можно сказать, что придет коммунизм и таких безобразий, как теперь, не будет. А пока потерпите, потому как пока у нас еще только низшая ступень. Холя высший уровень низшей ступени, но все-таки низшая ступень.

— Раз буквы отлили из нержавеющей стали, — сказала Ленка, — значит, Лозунгу вашему стоять вечно. Хотите анекдот? Президент США спросил у Бога, когда кончится безработица и инфляция. Когда тебя не будет, ответил Бог. Наш генсек спросил у Бога, когда мы построим коммунизм. Когда меня не будет, ответил Бог.