«Ну на нет и суда нет, не так ли?» — Усилием воли Баст подавил возникшее было раздражение и, встав с кровати, пошел на кухню. Последние четыре дня он жил на съемной квартире, и, главное, один. Это воспринималось как настоящее — без дураков — достижение, поскольку Кейт жить отдельно от него не желала и, великолепно играя «блондинку», пропускала все «намеки», какими бы прозрачными они ни были, мимо ушей. То есть, не вступая в пререкания, и, тем более, не признавая, что имеет место конфликт интересов, делала то, что ей хотелось. А хотелось ей… Ну, если не пошлить, то знать наверняка, чего именно ей хотелось, было невозможно. Очень неглупая женщина, и совсем не простая. Иди, знай ее резоны! Но четыре дня назад Баст нашел наконец подходящий повод, он же довод, — Операция — и Кисси вынуждена была «услышать» и согласиться. Война это святое. Кроме шуток. И без всякой иронии, потому что при всем своем показном легкомыслии et cetera[134], Ольга оказалась непримиримым врагом, как Гитлера, так и Сталина. Причем готова была подтвердить это на деле, ну а дел, как выяснилось, она могла и готова была переделать не так уж и мало. Врагу посочувствуешь.

«То есть, тьфу! — Мысленно сплюнул через плечо Баст. — Врагу посочувствуешь, но как раз и пожелаешь!»

— А я, что буду делать? — спросила Кисси во время очередного обсуждения операции.

— Ничего, мадам, — галантно склонил голову в полупоклоне Федорчук. — Вы нам и так уже безмерно помогли. Что бы мы без вас делали? Даже и не знаю. А теперь наша очередь что-то сделать.

— Да, да… — с рассеянной улыбкой ответила Кейт и закурила очередную свою декадентскую сигаретку, заправленную в мундштук.

Виктор не преувеличивал, хотя и драматизировал несколько для получения нужного психологического эффекта. В голове у Ольги сидело огромное множество фактов по истории 30-40-х годов, и всем этим богатством она щедро делилась с компаньонами, да и советы по ходу дела давала вполне дельные. Умная особа. И хитрая, но это небесполезное в жизни качество, скорее всего, принадлежало Кайзерине Кински. Тоже та еще штучка. Не зря же рыжая! Разговор закончился, а через некоторое время — буквально через пару часов — она Виктору «ответила», да и Олегу со Степаном тоже. И как «ответила»! Лучше бы пощечину дала, что ли. А так просто «фейсом об тэйбл», что называется — никак не меньше.

Шли по улице, направляясь в ресторанчик неподалеку, на предмет поужинать — жили-то все по-холостяцки, свободные как ветер — и вдруг Кисси загорелось зайти в тир, мимо которого как раз и проходили. Ну если женщина хочет … тем более, почему бы и нет? Вполне себе молодецкая забава для трех не самых худших в Париже стрелков. Зашли и постреляли… Вот только в сравнении с дамой, «стрелки» — то оказались как бы и не «самые лучшие».

— Э… — Сказал Степа, а Витя ничего не сказал, но о чем он думал, было видно по его глазам.

«Уела», — усмехнулся Олег, вспоминая вчерашний день по пути на кухню.

Было без четверти четыре. Что называется, ни то, ни се, но одно было очевидно: пытаться заснуть еще раз — напрасный труд. Толку ноль, а нервы напрягает. Лучше уж недоспать, если что.

«Ладно потом как-нибудь компенсирую, — решил он и, включив свет, скептически оглядел свои «запасы продовольствия». — Если будет кому спать…»

Самое смешное, что подобные оговорки принадлежали, судя по всему, не еврею Ицковичу, а арийцу Шаунбургу. В его стиле шуточки. Черный юмор по-баварски, так сказать.

«А не нравится, не ешьте!»

Олег хмыкнул, сунул в рот оставшийся с вечера, но всё ещё сочный огрызок морковки и принялся варить кофе.

В ожидании поднимающейся пенки, он сделал еще пару глотков белого вина, оставшегося еще с позавчера, и закурил сигарету. Руки не дрожали, и сердце ровно билось в груди, но совершенно спокойным он себя все-таки не чувствовал. Однако однозначно определить свое состояние, не могли ни Баст, ни Олег. Кажется, такого не случалось раньше ни с тем, ни с другим. Не страх и даже не опасения за исход операции. Тут все обстояло как раз наоборот. Ицкович был уверен в успехе настолько, что по-хорошему из-за одного этого стоило бы запаниковать. Но нет. Был уверен и не собирался по этому поводу рефлексировать. Тогда что?

Ответ никак не давался, хотя Олег успел перебрать, кажется, все возможные варианты еще до того, как вскипел кофе. Рассмотрены были моральные проблемы, связанные, как с фактом убийства исторической личности, так и, возможно, десятков ни в чем не повинных французских граждан. И политические последствия не остались без внимания. И даже запутавшиеся — нежданно-негаданно — как черт знает что, отношения с женщинами, вернее с одной, присутствующей в опасной близости от границ его внутреннего пространства, и другой — далекой, отсутствующей физически, но присутствующей фигурально.

«Возможно, — согласился с мелькнувшей вдруг мыслью Олег. — Возможно…»

Возможно, все дело было в том, что операцию по «наведению мостов» он придумал практически в одиночку, и… Ну, если верить, мемуаристам, такие операции проводятся не с кондачка, а готовятся долго и тщательно. А он… нафантазировал, бог знает что, и послал в зубы зверю женщину, в которую влюблен.

«Влюблен?» — Вопрос непростой и, несомненно, требующий изучения, но, разумеется, не сейчас. Потому что сейчас, он был в Париже, а она в Москве.

«Да что я пьян был что ли?!»

Олег налил кофе в чашку, отхлебнул горячую горькую жидкость прямо вместе с гущей, не дожидаясь пока осядет, и «взглянул» на проблему «объективно».

Честно говоря, было во всем этом немало странностей. И времени после «перехода» прошло, казалось бы, всего ничего, а ощущение, что всю жизнь в этом времени живет и в этой «шкуре» лямку тянет. Он даже начал как-то забывать, что является — и не только по образованию — дипломированным психологом. А между тем, тут было к чему приложить свои знания и умения. Вот только до этой ночи ему это и в голову не приходило. Он просто жил и «не тужил», даже тогда, когда занимался скучной и потому еще более утомительной рутиной. Последние три дня, например, он работал снабженцем при Вите Федорчуке, великом — без преувеличения — химике и подрывнике. Но и тогда, когда он мотался по Парижу в поисках подходящего помещения или ингредиентов для адской машины, и тогда, когда сибаритствовал с сигарой в зубах, коньяком и женщинами — одной конкретной женщиной, но такой, что способна равноценно заменить добрую дюжину женщин обыкновенных — заниматься самокопанием, или по научному интроспекцией, ему и в голову не приходило. А зря. Там, в глубинах сознания и подсознания творилось такое, что всем фрейдам и юнгам мира с друзьями их фроммами[135], такое и в страшном сне не приснится.

«А старик-то вроде бы жив…» — Вспомнил вдруг Олег. — И Пиаже в Женеве. А Выготский умер, царствие ему небесное, но живы-здоровы в Москве Лурия и Леонтьев[136]… Не заговаривай мне зубы!»

Это, и в самом деле, было похоже на попытку «запутать следствие», но Олег от соблазна уйти в бесплодные размышления «о времени и о себе» отказался и вернулся к главному. А главное заключалось в том, что в черепе Баста фон Шаунбурга, как ни крути, сидел уже не совсем Олег Семенович Ицкович. А вот кто там сейчас сидел, это и было страшно интересно узнать. И не только интересно, но и жизненно важно, поскольку от понимания того, что за оборотень возник первого января 1936 года в Амстердаме, зависело и все дальнейшее. В частности то, насколько Олег мог доверять нынешним своим инстинктам и импровизациям.

Выстрелами силовые операции не начинаются, а, как правило, завершаются. Во всяком случае, так нам подсказывает логика. И опыт, до кучи, куда ж нам без «вечно зеленого древа жизни»[137]?! И история учит, что зачастую один такой — решительный — «выстрел» требует совершенно невероятных вложений, имея в виду и время, и деньги… и амортизацию человеческих ресурсов. Калории и нервы тоже ведь сгорают несчетно, пока ты готовишь это свое «публичное действие». И тот «выстрел» которому предстояло прозвучать тринадцатого февраля, потребовал от «команды вселенцев» — «Вселенцы, извращенцы…» — отнюдь не весело сострил про себя Ицкович — такой долгой и утомительной подготовки, что уже и не ясно было, что и для чего делается. И управляется ли этот процесс, или их примитивно тащит, несет течением в мальстрем[138] мировой войны, и нет никакой возможности избежать катастрофы — спастись из захватившего свои жертвы водоворота, наподобие того рыбака, о котором написал любимый Олегом Эдгар По[139]. Но то ли из привычки все время что-нибудь делать, то ли из-за общей скверности характеров, компаньоны продолжали прилежно «работать» и упорно «трудиться», старательно обходя при этом мысли о будущем и об этической стороне задуманной операции. Если все время помнить, что и как случится потом — там или здесь — совсем несложно с ума спятить, но вот как раз «пятить» никому и не хотелось.