Просмотрев четыре фильма подряд и «высосав» под это дело — по глоточку — бутылку коньяка, Олег пришел к выводу, что жизнь — все-таки хороша, и жить хорошо. Теперь можно было бы и в отель отправиться, чтобы выспаться за все прошедшие дни, но сначала Олег снова наведался в логово пана Федорчука. Однако Виктор все еще не вернулся, и это начинало не на шутку тревожить. Ведь сам же дал объявление. Дал, дал, нечего увиливать! И по телефону определенно сказал: приезжай, жду. Ведь так и сказал, скотина! И где теперь его черти носят?

Обдумав сложившуюся ситуацию, Олег написал Виктору короткую ничего не значащую записку по-французски, в которой, скрепя сердце, указал номер телефона отеля. Сделано это было вопреки науке конспирации, но что же делать, если три, с позволения сказать, шпиёна хреновых не додумались даже код какой-нибудь убогий изобразить. Одно успокаивало. В отеле кроме Шаунбурга живет еще, как минимум, три десятка мужиков и не малое количество баб, так что иди, узнай, кто оставил Гастону записку без подписи? Да и с чего бы вообще узнавать?

Вот после этого Олег действительно поехал в отель, пообедал плотно в ресторане, усугубив, разумеется — не без этого — и отправился на боковую. И надо сказать, спал как убитый. Без снов и сновидений спал. И проснулся только в девятом часу утра на следующий день, да и то только потому, что до портье дозвонился месье Гастон Руа и просил передать месье Шаунбургу привет и лучшие пожелания …

— Где тебя черти носят? — Олег ни радости от встречи, ни раздражения, накопившегося за время ожидания, скрывать не собирался. — Я как дурак, несусь через всю Европу, прибегаю в Париж, а его, понимаешь, нет, и все.

Самое смешное, что «немец» осыпался с него, как сухая шелуха с лука, стоило только тронуть, то есть, в данном случае, — остаться наедине с Федорчуком, обнять его и убедиться (разумеется, чисто автоматически), что двери закрыты, свидетелей нет, и никто не удивится, что Себастиан фон Шаунбург заговорил вдруг по-русски, да не абы как, а с так называемым «южнорусским» певучим акцентом, который на самом деле был просто акцентом другого языка, на котором Ицкович говорил уже более тридцати лет.

— Да, ладно тебе! — Отмахнулся Федорчук, тоже переходя на русский. — Так получилось. Я сначала думал, ну день, ну два, а получилась почти неделя …

Что-то было в его голосе, что-то такое, что заставило Олега тут же насторожиться.

— И где же ты был? — Спросил он, сам не зная, чего, собственно, ждет.

— В Гааге … — Нарочито беззаботным тоном ответил Федорчук. — Выпить хочешь?

— Хочу … Стоп! В Гааге. Ты, случаем, не? …

— Не что? — По-детски наивно переспросил Федорчук, выставляя на стол литровую бутылку кальвадоса. — Ключница делала…

— Кривицкий?

— Да. — Кивнул Виктор едва ли не с облегчением. Он уже взял себя в руки и теперь смотрел на Олега спокойно, даже с вызовом.

— И?

— Покойник просил более о нем не беспокоиться. — Федорчук разлил водку по стаканчикам, живо напомнившим Ицковичу что-то из давно ушедшего в историю быта 50-60-х годов, захваченного им буквально краешком — в раннем малолетстве — но вот ведь, не забытого и даже, напротив, оказавшегося сейчас близким, едва ли не родным.

«Какую, к черту, историю?!» — Спохватился Олег, сообразив, что до шестидесятых еще двадцать лет, и каких лет.

— Рассказывай! — Попросил он и замолчал на следующие полчаса, пока Виктор неторопливо повествовал о своем житье-бытье после памятного «заседания» в Амстердаме. Ицкович другу не мешал, слушал внимательно, обдумывал услышанное и «на ус мотал», а потому пил умеренно, растянув, убогий — дай бог, если восьмидесятиграммовый — стаканчик на тридцать пять минут.

— Значит, думаешь, это была связник? — Спросил после того, как Виктор замолчал.

— Ну стопроцентной уверенности у меня, как понимаешь, нет, но дамочка на такую роль вполне подходящая…

— В газетах ничего не было …

— Так и фигура не та, — пожал плечами Виктор. — Подумаешь, какой-то лавочник из Гааги. Они же не знают, кто он такой. Полиция, наверняка версию самоубийства отрабатывает.

— Даже так? И как ты это инсценировал?

— Если бы… Да, тут промашка вышла, — тяжело вздохнул Федорчук и тряхнул головой. — Проворонил я его. Не просчитал до конца… Это, знаешь ли, …

— Теперь знаю. — Криво усмехнулся Олег.

— У тебя что, тоже «клиент» на тот свет сам ускользнул?!

— Нет, не сам. Думаешь, я хуже тебя? — Вскинулся Ицкович. — Да и не лучше… — Махнул он рукой, успокаиваясь. — Все мы теперь немножко душегубы. Гейнлейна я грохнул. В Праге.

— Господи, Цыц! Ну, ты даешь! Его-то за что?

— За что как раз есть, даже если и авансом, но вот в смысле ценности этого кадра для истории … тут я с тобой полностью согласен, Витя. Но, — поднял указательный палец Олег. — Нет худа без добра!

— Так … — Прищурился Виктор.

— Я встретил еще одного попаданца.

— Да ты шо! — А вот это было даже смешно. Дело в том, что в течение всего этого разговора Олегу приходилось делать над собой изрядное усилие, чтобы видеть в этом породистом «белогвардейчике» Витьку Федорчука. Получалось плохо. Закроешь глаза, и, вроде бы, Витька. Ну, голос другой, разумеется, но, как будто интонация знакомая, словечки… А потом посмотришь, и все. Как и не было узнавания, да и кого узнавать-то? Чужое лицо, незнакомые глаза, фигура, фактура, стиль. Все чужое. А вот сейчас — на нерве, на сильной эмоции — через условно знакомую внешность прорвался-таки, пусть и на одно только мгновение, настоящий Витька Федорчук. Аутентичный, узнаваемый не глазами даже, а потрохами.

— То, что слышал! — Улыбнулся довольный произведенным эффектом Олег. — Мы не одиноки во вселенной.

— Кто?

— Давай, пока без подробностей.

— Почему? — Насторожился, было, Федорчук, но тут же нахмурился, что-то обдумывая, и неожиданно кивнул, как бы соглашаясь с Ицковичем. — Ему ты тоже про нас не сказал.

Не вопрос, утверждение.

— Совершенно верно.

— Согласен, — Виктор налил по второй, усмехнулся такой их скромности, но и сам водку лишь пригубил, а пить до дна не стал. — Но хоть в общих чертах можешь?

— Могу. — Кивнул Олег. — Мой знакомый по прошлой жизни. Из Москвы. — Добавил он, увидев интерес в глазах Федорчука.

— Думаешь, я бы расстроился, если бы он оказался из Тель-Авива?

— Кто тебя знает? — усмехнулся Олег.

— Пошел на фиг! И?

— Человек работает на Разведуправление Красной Армии.

— Да, ты что?! — Оживился Федорчук. — Да за это следует выпить! Вот только закусить, прости, у меня нечем.

— Ничего! — Отмахнулся Олег. — Мануфактурой занюхаем!

— Вот, знаешь, чему не устаю удивляться? — Неожиданно засмеялся Виктор.

— Ну? — Подозрительно посмотрел на друга Олег.

— Баранки гну! — Ожидаемо выпалил Федорчук. — А удивляюсь я тому, Цыц, какие слова и выражения сидят у тебя в башке. Ты же 30 лет, как свалил. Жена по-русски ни гу-гу … Черт! Прости, Олежек!

— Не бери в голову … — На самом деле спазм в горле неожиданно образовался, и источник слез открылся где-то в опасной близости от глаз. — У самого-то, можно подумать, не болит… Прозит!

Олег опрокинул стаканчик, вливая в себя всю порцию сразу, хекнул, выдыхая, сунул в рот сигарету, закурил.

— Проехали.

— Проехали. — Согласился Виктор, глаза которого стали вдруг как у больной собаки.

— Скажи, — меняя тему, спросил Ицкович. — Ты уверен, что хочешь остаться?

— Дурак, — беззлобно откликнулся Федорчук, — я бы к Вальтеру и на пушечный выстрел не подошёл, если бы и, в самом деле, собрался в Аргентину. Чем он хуже меня в таком случае?

— Тоже верно.

— Между прочим, я кое-что придумал, — хитро подмигнул Виктор. — И не один я. Степа тоже клювом не щёлкает. Ты это видел? — И он достал откуда-то с буфета газету на английском языке и бросил на стол перед Ицковичем.

— Ну и на что я должен смотреть? — Олег был заинтригован, но пока не понял, в чем здесь цимес.