Но зато выглядел фон Шаунбург замечательно. Помылся, побрился, оделся, словно фат на прогулке, выкурил заныканную с позавчера сигару, выпил большую чашку сладкого кофе, принесенного по его просьбе из ресторана вместе с бутылкой коньяка. Коньячку Баст тоже отведал, и благодаря всем этим мерам полностью восстановил свое душевное равновесие.

«Мадам, после того, что между нами было, я, как честный человек … А что было-то?»

Вот эта последняя реплика лучшим образом и отражала модус операнди Екатерины Альбедиль-Николовой. Ни тени смущения, разумеется, и никаких душевных драм. И в самом деле, с чего бы? Впрочем, нет. Тень смущения — но именно тень — все-таки промелькнула разок в ее посветлевших в утреннем свете глазах, но Баст подозревал, и не без веских к тому оснований, что смущалась чужая и незнакомая ему библиотекарша из Санкт-Петербурга, а вот баронесса на такие подвиги была совершенно неспособна. Вернее, способна-то она была как раз на многое, но если уж уложила в постель понравившегося ей мужика, то, верно, не затем, чтобы потом об этом жалеть.

— Извини, Баст, — рассеянно улыбнулась ему Кейт, открывая дверь через две минуты после того, как он постучал первый раз. — Я еще не готова, но это не займет много времени. Садись в кресло и …

«Наслаждайся представлением».

— … покури, — скользящий в никуда взгляд, ироническая улыбка и что-то еще до кучи, чего Баст пока не понял.

Оставалось гадать, чем она была занята весь прошедший час, если все еще в пеньюаре, под которым имела место быть лишь короткая шелковая комбинация. Разумеется, белоснежная и обязательно по фигуре, по хорошей фигуре… В общем, выглядела Кисси потрясающе, в первозданном смысле этого слова. Она буквально трясла Баста фон Шаунбурга, взяв его за грудки — за лацканы пиджака — вытрясая из него дурь, то есть, всех прочих баб …

«И юных блондинов!» — Усмехнулся мысленно Олег, сбрасывая наваждение и вновь, хоть отчасти, становясь самим собой.

Естественно, Кисси нравилась не одному только Басту. Она и Ицковичу нравилась, но Олег в этом смысле был сейчас несколько крепче. Или все дело было во времени суток и количестве алкоголя в крови?

— Не торопись, Кисси, — сказал он, усаживаясь в кресло и закуривая сигарету. — Мы никуда не опаздываем.

Она одарила его чудной улыбкой и соответствующим взглядом — «И не надейся, Баст, я спешить, не намерена…» — и «продолжила» прерванный туалет. На повестке стояли шелковые чулки. Ну, кто бы сомневался! Есть ли что-нибудь более эротичное, чем красивая женщина, натягивающая на стройные ноги тонкие цвета топленого молока чулки? Вероятно, есть, но в голову сразу не приходит. Особенно если ты как раз тем и занят, что смотришь, не в силах оторвать взгляд, как эта чертовка надевает чулки.

«Вот же! Ох, … Твою … твою …» — Олегу стоило немалых усилий справиться с природной магией женственности, которой кузина Кисси владела в совершенстве, но он все-таки преуспел. Закурил не суетясь, выпустил дым, взглянул «рассеянно» в расшторенное окно, снова перевел взгляд на Кисси, и, усмехнувшись, попросил:

— Ты бы рассказала мне, пока одеваешься, что там было с поездкой Тухачевского.

— С какой поездкой? — Она была обескуражена, но еще не решила, как реагировать на его откровенное хамство.

— Ты сказала, что 15 февраля он будет в Париже. Об этой поездке что-то известно? С кем он встречался? Где? О чем говорил?

Баст фон Шаунбург был в меру деловит, но не жал. Не допрос все-таки, а светская беседа, да еще и в контексте отношений, осложненных случайным сексом.

— А что это ты вдруг заинтересовался маршалом? — Она снова была беззаботна, и голос ее звучал не то чтобы игриво, но чрезвычайно возбуждающе, хотя, видит бог, какой подтекст можно вложить в эту давнюю историю?

«Которая на самом деле еще даже не произошла».

— Да, просто любопытно, — Олег пока и сам не знал, почему вдруг заинтересовался Тухачевским. Что-то такое крутилось в голове, но пока неотчетливое, неясное.

— Расскажи, что помнишь, — попросил он.

— Он был в Париже с 10 по 16 февраля. Встречался с военным атташе Венцовым-Кранцем … обед в посольстве … Он там, вроде бы, наговорил лишнего …

— Вроде бы? — Переспросил, заинтересовавшийся этой оговоркой Олег.

— Информация о его беседе с румынским военным атташе, не помню его фамилии, содержится в таких источниках, что вполне могла быть инспирирована …

— Кем?

— Ну, не знаю, — пожала она плечами, пристегивая к поясу правый чулок. — Гестапо, например, …

«Бинго!» — Все так и было, наверное. Просто этим делом занимался кто-то другой, однако и Шаунбургу было известно об интересе Гейдриха к Тухачевскому.

— Слушай, а ты откуда все это знаешь? — Спросил Олег, неожиданно сообразивший, что, хотя Ольга, как грамотный человек, историк и библиотекарь, могла знать что-то интересное о Тухачевском, но, с другой-то стороны, с чего бы ей все это знать?

— Не поверишь! — Улыбнулась Кейт, сбрасывая пеньюар и направляясь к платяному шкафу. — Я одному типу за семьсот долларов собрала всю фактографию по июньскому процессу. Он диссертацию писал.

— А … — Понял Олег, и чуть было не потерял нить мысли, увидев, как Кейт надевает платье.

«Черт!»

Но, следует признать, зрелище было захватывающее, и, кроме того, Ольга не обманула его ожиданий: она прочла Олегу такую содержательную лекцию о Тухачевском вообще и о его посещении Парижа в частности, что вскоре Ицкович и думать забыл о соблазнах молодой плоти. Он беспокоился только об одном, как бы не расплескать всю ту информацию, которой поделилась с ним любезная Ольга Сергеевна. Но, к счастью, Баст фон Шаунбург обладал незаурядной — если не сказать большего — памятью, да и Олег на свою «стариковскую» пока не жаловался.

Следующие три дня прошли на редкость хорошо и спокойно. Олег — то в одиночестве, то в компании Кейт, которая так и не смогла окончательно превратиться для него в Ольгу — гулял по Парижу, обращая особое внимание на некоторые градостроительные особенности этого великого города, или сидел в библиотеке, восполняя пробелы в образовании, как Ицковича, так и Шаунбурга. Однако по вечерам — воленс-ноленс[126] — Баст обязан был развлекать свою кузину, не позволяя той заскучать и, не приведи господь, впасть в меланхолию. Однако будь то опера, Мулен Руж или «Максим»[127], кончалось, все это одним и тем же. Ицкович, давший себе с утра «честное фашистское» не поддаваться больше на чары баронессы Альбедиль-Николой, вечером или, вернее, ночью находил себя в ее постели или для разнообразия ее в своей. И самое неприятное, что это начинало ему даже нравиться, а угрызения совести звучали все глуше и глуше.

Впрочем, на четвертый день утром они все-таки расстались, условившись встретиться здесь же, в Париже, через неделю. Итак, Кейт благополучно уехала в Гаагу на встречу со своей подругой, не подозревая, впрочем, что Олег предполагает увидеться с Татьяной несколько позже и уже в Антверпене. А пока Ицкович снова оказался совершенно свободен и предоставлен, наконец, самому себе. И тут выяснилось, что делать ему совершенно нечего. То есть, на самом деле работы было хоть отбавляй: хоть официальной — фашистской, хоть неофициальной — попаданческой, но ничего «такого» делать как раз и не хотелось. К тому же в голове назойливо крутилось запоздалое опасение, что, несмотря на все благие намерения, — а намерения эти были высказаны Ольгой по ее личной инициативе — случайно или намеренно, но Кейт проболтается об их «парижских каникулах». Разумеется, это было бы неприятно, но …

«Сам дурак!» — Твердо решил Баст и отправился в синема. В конце концов, сделанного не воротишь. А мучаться сожалениями как девица, — то ли давшая раньше времени, то ли не давшая вовремя (вот ведь горе!) или и вовсе давшая, но не тому, — Олег полагал излишним. Ведь все равно ничего уже не исправишь, только изведешься весь.