138. Иранская песня Как по речке по Ирану, По его зеленым струям, По его глубоким сваям, Сладкой около воды, Ходят двое чудаков Да стреляют судаков. Они целят рыбе в лоб, Стой, голубушка, стоп! Они ходят, приговаривают. Верю, память не соврет. Уху варят и поваривают. «Эх, не жизнь, а жестянка!» Ходит в небе самолет Братвой облаку уда́лой. Где же скатерть-самобранка, Самолетова жена? Иль случайно запоздала, Иль в острог погружена? Верю сказкам наперед: Прежде сказки – станут былью, Но когда дойдет черед, Мое мясо станет пылью. И когда знамена оптом Пронесет толпа, ликуя, Я проснуся, в землю втоптан, Пыльным черепом тоскуя. Или все свои права Брошу будущему в печку? Эй, черней, лугов трава! Каменей навеки, речка! Май 1921 139. «С утробой медною…» 1 С утробой медною Верблюд, Тебя ваял потомок Чингисхана. В пустынях белых, с шелестом сухих бумаг, Письменного стола Колючей мысли вьюк несешь – Кузнец случайно ли забыл дать удила? – Туда, где звон чернильных струй, На берега озер черниловодных, Под деревом времен Батыя, копной его ветвей, Нависших на глаза, на лоб писателя, Семьей птенцов гнезда волос писателя, Кто древней Галиле<е> Дал грани большаков и угол. Проносишь равенство, как вьюк, Несешься вскачь, остановивши время Над самой пропастью письменного стола, – Где страшно заглянуть, – Чтоб звон чернильных струй, Чей водопровод – Дыхание песчаных вьюг, Дал равенство костру И умному огню в глазах Холодного отца чернильных рек, Откуда те бежали спешным стадом, И пламени зеркальному чтеца, Ч(ей) разум почерк напевал, Как медную пластину – губ Шаляпина Толпою управлявший голос. Ты, мясо медное с сухою кожей В узорном чучеле веселых жен, По скатерти стола задумчивый прохожий, – Ты тенью странной окружен. В переселенье душ ты был, Быть может, раньше – нож. Теперь неси в сердцах песчаных Из мысли нож! Люди открытий, Люди отплытий, Режьте в Реште Нити событий. Летевший Древний германский орел, Утративший Ха, Ищет его В украинском «разве», В колосе ржи. Шагай Через пустыню Азии, Где блещет призрак Аза, Звоном зовет сухие рассудки. 2 Раньше из Ганга священную воду В шкурах овечьих верблюды носили, Чтоб брызнуть по водам свинцовым на Волге, реке дикарей. Этот, из меди верблюд, Чернильные струи от Волги до Ганга Нести обречен. Не расплещи же, Путник пустыни стола, 5 июня 1921 140. Ночь в Персии Морской берег. Небо. Звезды. Я спокоен. Я лежу. А подушка – не камень, не перья: Дырявый сапог моряка. В них Самородов в красные дни На море поднял восстанье И белых суда увел в Красноводск, В красные воды. Темнеет. Темно. «Товарищ, иди, помогай!» – Иранец зовет, черный, чугунный, Подымая хворост с земли. Я ремень затянул И помог взвалить. «Саул!» («Спасибо» по-русски.) Исчез в темноте. Я же шептал в темноте Имя Мехди. Мехди? Жук, летевший прямо с черного Шумного моря, Держа путь на меня, Сделал два круга над головой И, крылья сложив, опустился на волосы. Тихо молчал и после Вдруг заскрипел, Внятно сказал знакомое слово На языке, понятном обоим. Он твердо и ласково сказал свое слово. Довольно! Мы поняли друг друга! Темный договор ночи Подписан скрипом жука. Крылья подняв, как паруса, Жук улетел. Море стерло и скрип и поцелуй на песке. Это было! Это верно до точки! 1921 141. Дуб Персии Над скатертью запутанных корней Пустым кувшином Подымает дуб столетние цветы С пещерой для отшельников. И в шорохе ветвей Шумит созвучие С Маздаком Маркса, «Хамау, хамау! Уах, уах, хаган!» – Как волки, ободряя друг друга, Бегут шакалы. Но помнит шепот тех ветвей Напев времен Батыя. Лето 1921 142. «Ночи запах – эти звезды…» Ночи запах – эти звезды В ноздри буйные вдыхая, Где вода легла на гвозди, Говор пеной колыхая, Ты пройдешь в чалме зеленой Из засохнувшего сена – Мой учитель опаленный, Черный, как костра полено. А другой придет навстречу, Он устал, как весь Восток, И в руке его замечу Красный сорванный цветок. <Лето 1921> вернутьсяПочерк писателя настраивает душу читателя на одно и то же число колебаний. Задача переносить груз чисел колебания из одной души в другую выпала <на> долю одного испаганского верблюда, когда он пески пустыни променял на плоскость стола, живое мясо – на медь, а свои бока расписал веселыми ханум, не боящимися держать в руках чаши с вином. Итак, находясь у тов. Абиха, верблюд обречен носить на горбах равенство основного душевного звука в душе писателя и душ<е> чит<ателя>. Аз – освобожденная личность, освобожден<ное> Я. Хабих – по-германски орел. Орел хабих летит в страну Азии, построивш<ую> свободную личность, чего она до сих пор не сделала, а делали приморские народы (греки, англичане). Комментарий В. Хлебникова. |
