107. «Над глухонемой отчизной «Не убей!»…» Над глухонемой отчизной: «Не убей!» И голубой станицей голубей Пьяница пением посоха пуль, Когда ворковало мычание гуль: «Взвод, направо, разом пли! Ошибиться не моги! Стой – пали! Свобода и престол, Вперед!» И дева красная, открыв подол, Кричит: «Стреляй в живот! Смелее, прямо в пуп!» Храма дальнего набат, У забора из оград Общий выстрел, дымов восемь – «Этот выстрел невпопад!» Громкий выстрелов раскат. Восемнадцать быстрых весен С песней падают назад. Молот выстрелов прилежен, И страницей ночи нежен, По-русалочьи мятежен Умный труп. Тело раненой волчицы С белой пеной на губах? Пехотинца шаг стучится Меж малиновых рубах. Так дваждыпадшая лежала, И ветра хладная рука Покров суровый обнажала. Я видел тебя, русалку восстаний, Где стонут! 1919 108. Случай Напитка огненной смолой Я развеселил суровый чай, И Лиля разуму «долой» Провозглашает невзначай. И пара глаз на кованом затылке Стоит на страже бытия. Лепешки мудрые и вилки, Цветов кудрявая и смелая семья. Прозрачно-белой кривизной Нас отражает самовар, Его дыхание и зной, И в небо падающий пар – Всё бытия дает уроки, <Закона требуя взамен> потоки. Бег могучий, бег трескучий Прямо к солнцу <держит> бык, Смотрит тучей, сыплет кучей Черных искр, грозить привык. Добрый бык, небес не мучай, Не дыши, как паровик. Ведь без неба <видеть> нечем, В чьи рога венками мечем. Апрель 1919 109. «Точит деревья и тихо течет…» Точит деревья и тихо течет В синих рябинах вода. Ветер бросает нечет и чёт, Тихо стоят невода. В воздухе мглистом испарина, Где-то, не знают кручины, Темный и смуглый выросли парень, Рядом дивчина. И только шум ночной осоки, И только дрожь речного злака, И кто-то бледный и высокий Стоит, с дубровой одинаков. <1919> 110. «И черный рак на белом блюде…» И черный рак на белом блюде Поймал колосья синей ржи. И разговоры о простуде, О море праздности и лжи. Но вот нечаянный звонок: «Мы погибоша, аки обре!» Как Цезарь некогда, до ног Закройся занавесью. Добре! Умри, родной мой. Взоры если Тебя внимательно откроют, Ты скажешь, развалясь на кресле: «Я тот, кого не беспокоят». <1919> 111. Мои походы
Коней табун, людьми одетый, Бежит назад, увидев море. И моря страх, ему нет сметы, Неодолимей детской кори. Но имя веры, полное Сибирей, Узнает снова Ермака – Страна, где замер нежный вырей, И сдастся древний замок А. Плеск небытия за гранью Веры Отбросил зеркалом меня. О, моря грустные промеры Разбойным взмахом кистеня! 1919–1920 112. «Собор грачей осенний…» Собор грачей осенний, Осенняя дума грачей. Плетня звено плетений, Сквозь ветер сон лучей. Бросают в воздух стоны Разумные уста. Речной воды затоны И снежный путь холста. Три девушки пытали: Чи парень я, чи нет? А голуби летали, Ведь им немного лет. И всюду меркнет тень, Ползет ко мне плетень. Нет! 1919–1920 113. Праотец Меток из тюленей могучих на теле охотника, Широко льются рыбьей кожи измятые покровы. И чучеле сухого осетра стрелы С орлиными перышками, дроты прямые и тонкие, С камнем, кремнем зубчатым на носу вместо клюва и парою перьев орлиных на хвосте. Суровые могучие открыты глаза, длинные жестокие волосы у охотника. И лук в руке, с стрелою наготове, осторожно вытянут вперед, Подобно оку бога и сновидении, готовый ринуться певучей смертью: Дззи! Ни грубых круглых досках и ремнях ноги. 1919–1920 114. Кормление голубя Вы пили теплое дыхание голубки, И, вся смеясь, вы наглецом его назвали. А он, вложив горбатый клюв в накрашенные губки И трепеща крылом, считал вас голубем? Едва ли! И стая иволог летела, Как треугольник зорь, на тело, Скрывая сумраком бровей Зеркала утренних морей. Те низко падали, как пение царей. За их сияющей соломой, Как воздухом погоды золотой, Порою вздрагивал знакомый Холма на землю лёт крутой. И голубя малиновые лапки В ее прическе утопали. Он прилетел, осенне-зябкий. Он у товарищей в опале. 1919–1920 |
