А через час — ясное небо и полное безветрие. И в наступившей тишине я услышал вопли тигра. Нет, не мяуканье, а именно вопли, очень жалобные. Я поглядел в ту сторону и сквозь просветы в ветвях разглядел, что зверюга с места сойти не может. Дерево, под которым он пережидал бурю, сломалось от порыва ветра — и хвост ему защемило. Сперва я обрадовался — так тебе и надо, шестиногий агрессор! Но время шло, а он все выл и выл, и мне стало жаль неудачника. Мне захотелось помочь ему, однако покинуть свое убежище я боялся. Часа полтора промаялся я в нерешительности, потом все-таки уговорил сам себя быть похрабрей и, захватив топор, спустился из своего скворечника-курятника на землю. Подойдя к воющему бедолаге, я погрозил ему топором, мол, зарублю, если свой хищный характер проявишь, и стал осторожно обрубать кусочки дерева вокруг его хвоста. И вот зверь на свободе. Хвост, правда, оказался переломленным, кривым — и, вероятно, навсегда. Но главное — воля вольная. Тигрюга посмотрел на меня и удалился в чащу, все еще жалобно завывая.

Помог я Кривохвосту просто из жалости, не ожидая никаких выгодных последствий, но в дальнейшем выяснилось, что и инопланетным тиграм не чуждо чувство благодарности.

Тигр возле моего чертежного дерева больше не появлялся, да и вообще никаких опасных зверей поблизости не видно было. В течение двух суток я безбоязненно прогуливался возле своего самодельного жилья, вдоволь лакомился питательными ягодами. Но вскоре спокойствие мое было нарушено.

На поляну, где я кормился, приперлось вдруг целое стадо большущих жвачных животных. Их туловища оканчивались не хвостами, а змеями — очевидно, для обороны от хищников. Змеи-хвосты извивались, зорко поглядывая по сторонам, и порой шипели. Из своего убежища я наблюдал, как эти змеехвостые буйволы, распахнув пасти, жуют ягодные кусты. Когда прожорливое стадо удалилось, я убедился, что мне ни единой ягодки не осталось. Настал для меня острый продовольственный кризис, и продолжался он двое суток, ибо удаляться далеко от своего жилища я не решался, опасаясь стать жертвой тигров. На третьи сутки страх умереть от голода и страх нарваться на голодного зверя вступили в борьбу — и победил первый. Я направился вниз по течению ручья на поиски новой базы снабжения.

Я прошел километра три, но ягодных кустов не увидел. Однако вскоре я нашел пищу, и притом очень питательную. Выйдя на просторный луг, я обнаружил, что на краю его растут деревья, ветви которых сплошь покрыты гороховыми стручками. Подойдя к одному из этих гороховых деревьев, я нагнул ветку и вскоре понял, что инопланетный горох ничуть не хуже нашего земного. В безвредности же этого продукта убедили меня живые существа, которые при мне кормились им. Эти небесные создания сами по себе весьма миниатюрны, но спина каждого из них увенчана продолговатым баллоном из полупрозрачной кожи; баллон этот, как я догадался, служит вместилищем желудочных газов и позволяет зверьку держаться в воздухе. Крыльев у этих живых дирижабликов нет, свой полет они регулируют при помощи веерообразного хвоста. Выбрав ветку, где стручки поаппетитней, зверюшка застывает в воздухе и, вытянув длинную шею, приступает к приему пищи.

Рискуя обозлить ханжей, осмелюсь высказать предположение, что в будущем, когда человечество исчерпает природные энергетические ресурсы, оно задаст себе вопрос: а не может ли и человек подняться в воздух за счет перевариваемой им пищи? И, быть может, уже живет и здравствует неведомый изобретатель, некий гороховый Дедал, замысливший осуществление этой идеи. Когда он предложит свой проект человечеству, то на первых порах будет поруган и осмеян, —

Но я отвлекся. Вернусь к тому, что, стоя под гороховым деревом, я срывал с его ветвей стручки и с аппетитом поглощал их содержимое. Я ел, ел, ел — и не мог насытиться. Но вот наконец настала блаженная минута: я почувствовал, что больше ни одной горошины съесть не могу. И тут я глянул в сторону и обомлел, затрясся мелкой дрожью. И было от чего! На этот самый луг из лесной чащи вышли два тигра. Одного из них я сразу узнал, то был Кривохвост, мой знакомец. Второй экземпляр был поменьше, поизящней, я сразу догадался, что это — тигродама, законная половина Кривохвоста. Увидя меня, она свирепо замяукала, спружинилась, и у меня возникло убеждение, что сейчас для меня наступит спокойствие номер десять. То есть они сожрут меня за милую душу. Но тут послышался второй голос — это Кривохвост замяукал... И вдруг вижу: мяучит он не в мою сторону, а в сторону своей подруги, склонясь к ее пушистому уху. И мяуканье у него не агрессивно, а с какими-то лирическими переливами. Потом оба удалились.

На следующее утро я опять пришел туда питаться. Жую горох, и вдруг — новая встреча: из чащи выходит тигрище. Не Кривохвост, а другой. Остановился шагах в десяти от меня — и победоносно облизывается. Ну, думаю, не вернуться мне на Землю-матушку. А зверь остановился и вроде бы призадумался, вспомнив что-то. Потом мотнул головой, еще раз облизнулся на прощание и мирно ушел в лес. У меня создалось впечатление, что он и съел бы меня, да ему кем-то дано руководящее указание не трогать этого аппетитного незнакомца. Ясное дело, это Кривохвост заботу проявил, шефство надо мною взял, разъяснил своим собратьям по когтям, что питаться мною — грех.

С того дня я перестал бояться тамошних зверей. Я вдруг осознал, что я для них — парень свой в доску.

Погода на Фемиде стояла отличная, дачная, пища была однообразная, но питательная; мои ручные часики трудились исправно, приближая час моего возвращения на Землю. Казалось бы, живи, надейся и радуйся. Но новая разновидность страха заползла в мой ум — то была боязнь невозвращения. Мне стало казаться, что Юрик никогда не прилетит за мной, что Юрика и в живых уже нет, что я здесь — один навсегда. А если так — то стоит ли жить? Стоит ли дожидаться того дня, когда я в назначенный час приду к подножию Храма Одиночества, буду там ждать прибытия моего друга и никто не спустится ко мне с неба? Боязнь стать космическим невозвращенцем преследовала меня наяву и во сне.

Настали двадцать седьмые сутки моего пребывания на Фемиде. Очень памятные для меня сутки! В ту ночь мне приснился странный сон. Странный тем, что, проснувшись, я позабыл его содержание, ведь обычно свои сновидения я запоминаю очень точно. А тут я помнил только то, что вначале мне было почему-то очень, очень страшно, а потом вдруг стало совсем-совсем не страшно, и проснулся я от радости, от желания поделиться с Настей счастливой вестью. Но Насти рядом не было, она жила за тридевять небес отсюда. И что за радостная весть — я не помнил. Вокруг же ничего радостного — все та же самая осточертевшая Фемида...

Я спустился к ручью, умылся, потом позавтракал запасенным заранее горохом, потом стал шагать взад-вперед по поляне, пытаясь припомнить, что же такое замечательное я видел во сне. И вдруг кое-что вспомнил. Вспомнил, что сон мой заканчивался тем, будто я сижу на стволе того сломанного бурей дерева, которое тигровый хвост прищемило, сижу там, и в левой руке у меня записная книжка, а в правой — авторучка. И вот теперь — уже вполне наяву — я направился к этому дереву, сел на его шершавый ствол и вынул из кармана своего потрепанного пиджака записную книжку и авторучку. И тут вспомнил то самое главное, что видел во сне, — и сделал короткую запись. Свершилось то, о чем я тайно мечтал всю жизнь: я открыл Формулу Бесстрашия.