Когда тетя Тоня вернулась, она уже на площадке учуяла запах, а чуть открыла дверь — ей так в нос шибануло, что она заорала благим матом. Концентрация густая была, хорошо, что взрыва не случилось, а то и тебе бы в живых не быть. Сбежались соседи, вытащили вас на площадку, вызвали «скорую». Коля быстро пришел в сознание, он крепкий мальчик был. Петя в сознание не пришел. Тебя отходили, хоть в больнице тебе долго пролежать пришлось. Ты оказался очень живучим. Ведь тут дело тем осложнилось, что тебя, когда второпях выносили из загазованной квартиры, головой о дверь сильно трахнули. У тебя сотрясение мозга получилось. Доктора побаивались — не станешь ли дурачком. Однако обошлось. Но врач Рыневский Георгий Дмитриевич дал мне такой совет, и даже не совет, а приказ: если ты сам не вспомнишь о том, что случилось, ни в коем случае тебе не напоминать. Потому что можно этим нанести тебе непоправимую психическую травму. И вот я изо всех сил старалась, чтобы ты ничего не узнал. Из квартиры на Загородном сразу же сменялась на дальний район; со всеми родственниками и знакомыми порвала, чтобы они случайно не проговорились. И все время из района в район кочевала, чтобы все следы замести. Это мне очень долго удавалось — держать тайну в тайне. А вот теперь...

— Мама, выходит — я убийца?

— Не забирай себе в голову такой мысли! Это несчастный случай... Но, знаешь, никому не рассказывай об этом. Люди так перетолковать могут, что потом всю жизнь с клеймом будешь ходить. Молчи!

— Мама, а фото Пети есть у тебя?

— Нет. Все, что его касается, я уничтожила. Чтобы ты случайно не узнал. И то фото, где все вчетвером сняты, тоже сожгла. А второй экземпляр у подруги моей школьной хранится, у Симы Горбачевой. Она ничего не знает, думает, что Петя от ангины умер. Я ее множество лет, эту Симу, не видела.

— А где она живет?

Мать дала мне адрес. Позже я побывал у этой Симы Горбачевой и выпросил фото. Я всю жизнь храню его. И в полет на Ялмез взял. Неспроста взял.

Теперь я часто бывал дома у Элы. Подружился и с ее сестрами. И даже их отец, отставной боксер, оказался человеком невредным. Единственным мутным фактом его биографии было то, что он приклеил своей младшей дочке такое нечеловеческое имя — Электрокардиограмма. Он агитировал меня написать поэму о боксе и показывал мне разные приемы кулачной атаки и обороны.

О трех сестрах в доме, где они жили, говорили так: сестры-растеряхи. Они были симпатичные собой и вовсе не грязнули, но в квартире у них царили вечный кавардак, суматоха и бестолковщина. Впрочем, это даже придавало веселья их быту. Помимо общей для них нерасторопности, каждая из сестер имела и свою узкую специализацию. Когда стряпала Вера, обед обязательно получался неудобосъедобным: то она по ошибке соли в компот насыпет, то сахарного песку в щи. Если из квартиры несло паленым — это значит, Надя гладила белье и сожгла кофточку или наволочку. Эла же вечно роняла и била посуду.

О сизифах Эле я ничего не рассказал. И, конечно, ничего не сказал о Пете. Но однажды, сидя вечером в гостях у сестер, я сочинил для них специальный тест.

В одном зарубежном городке жил бюргер по фамилии, скажем, Пепелнапол. У него были две дочери-двойняшки, четырехлетнего возраста — Амалия и Эмилия. Мать их умерла очень рано, и за ними присматривали две няни.

Однажды бюргер уехал по делам в соседний городок. Няни накормили сестер добротным фриштыком, а затем, пользуясь бесконтрольностью, заперли детей в доме, а сами пошли на дневной сеанс в кино.

Оставшись без надзора, девочки-близнецы долго играли, потом им это надоело.

— Давай уснем до прихода наших бонн, — сказала Амалия Эмилии.

— Но как мы уснем, если спать не очень-то охота? — ответила Эмилия.

— Я знаю, как уснуть, если не спится, — заявила Амалия. — Мы возьмем в папином шкафчике сонные пилюли. — И она залезла в отцовский шкафчик и взяла там таблетки, которые Пепелнапол принимал иногда от бессонницы. Она высыпала их на стул.

— А сколько штук надо проглотить, чтобы уснуть? — спросила Эмилия.

Этого Амалия не знала. Но она недавно научилась считать до десяти и очень гордилась этим. Поэтому она сказала сестре:

— Я думаю, надо съесть по десять штук.

Когда любительницы кино вернулись, они застали обеих девочек в бессознательном состоянии. Срочно был вызван врач, который констатировал отравление. Были приняты все меры. Вернуть к жизни удалось только Амалию, и она призналась, что это была ее идея — таблетки глотать.

Пепелнапол, вернувшись из деловой поездки, не привлек служанок к судебной ответственности, но взял с них клятву о вечном молчании. А врачу всучил круглую сумму, чтобы тот лучше хранил медицинскую тайну. После этого Пепелнапол переселился с дочерью в другой город. Перед этим он нанял знаменитого гипнотизера, и тот навеки внушил Амалии полное забвение всего, что произошло. Отец не хотел, чтобы его дочь знала, что она невольная убийца своей сестры.

Прошло пятнадцать лет.

Из Амалии сформировалась здоровая, крепкая девушка. Однажды на танцплощадке она познакомилась с молодым гражданским летчиком. У них заварилась любовь.

Из любви к пилоту Амалия вступила в аэроклуб и вскоре выучилась водить одноместный спортивный самолет. Однажды она приняла участие в состязании на дальнюю дистанцию. Когда она пролетала над городком, где родилась, у самолета отказал мотор. Амалия выбросилась с парашютом над какой-то рощей. Это было кладбище. Раскрывшийся парашют зацепился за крону дерева, ветви самортизировали, и девушка, отделавшись парой царапин, очутилась на какой-то, как ей показалось, клумбе. Очухавшись, она увидала, что прямо перед ней — могильная плита, на которой написано: «Здесь покоится безвременно погибшая Эмилия Пепелнапол. Родилась тогда-то, скончалась тогда-то».

Амалию ошеломило сходство фамилий, а главное — дата рождения. Ведь эта дата была и ее датой появления на свет!

Вернувшись домой, девушка все это поведала отцу.

— Это рок! От него никуда не заначишься! — рыдая, воскликнул старик Пепелнапол и выдал на-гора всю правду.

Узнав, что она — убийца, Амалия отшила жениха и подала заявление в монастырь.

Надо ответить на вопрос: возможно ли для Амалии иное решение?

— Тест дубовый, — взяла слово Вера. — Но на месте этой Амалии я бы тоже пошла в монастырь. Ведь это же ужас — родную сестренку укокать!

— Десять вагонов чепухи! — взбудоражилась Надя. — И Амалия эта — дура! Никакая она не убийца, это просто несчастный случай. Я бы на ее месте ни в какие монашки не пошла. Я бы замуж за этого пилота нырнула — и все!

— Я бы тоже в монастырь не записалась, — задумчиво сказала Эла. — Но я пошла бы на могилу сестренки и дала бы там клятву, что когда-нибудь спасу кому-нибудь жизнь, даже рискуя своей.

После того как я узнал правду о Пете и о себе, мать в первое же воскресенье поехала со мной на Охту. Отец-то лежал на Серафимовском, а Петю мать на Большеохтинском похоронила, чтобы я, навещая могилу отца, не набрел случайно на могилу брата. Все-то она учла — не учла только Экватора Олеговича.

Все эти годы мать, втайне от меня, ухитрялась бывать на Большеохтинском. Могилка Пети была в полном ажуре — с аккуратной, под мрамор дощечкой, с бетонной раковиной.

А в следующий раз могилу брата посетил я один. Это произошло, как сейчас помню, 29 июня 1964 года. Я тогда только что в десятый класс перешел.

Посещению этому предшествовало одно очень важное событие: в коллективном юношеском сборнике «Утро над Невой» появились четыре стихотворения Павла Глобального — таков был избранный мною псевдоним. Мать прямо-таки ошеломлена была, когда я показал ей этот сборник и заявил в упор, что Глобальный — это я, ее сын. Окончательно в реальность этого дивного факта она поверила в тот день, когда почтальонша принесла мне на дом, на мою настоящую фамилию, мой первый гонорар — сорок три рубля восемьдесят две копейки.