Перед тем как покинуть место нашей ночевки, мы дали очередную сводку на «Тетю Лиру». Поскольку Карамышев еще не владел ялмезианским, мы разговаривали с ним по-русски. Барсик не был удивлен ни тем, что мы беседуем с невидимым собеседником, ни тем, что беседа шла на непонятном ему, Барсику, языке. Выяснилось, что он слышал от стариков, что когда-то, до нашествия воттактаков, ялмезиане умели «говорить далеко». Далее, хитро подмигнув, он объявил, что теперь-то ему ясно, что мы за чагобы (гуси): мы — познавшие тайну долголетия жрецы бога Глубин, причем высшего ранга, — ведь только у них есть свой условный язык, на котором они беседуют с богом и между собой.

Затем мы снова двинулись в путь.

Теперь он пролегал по извилистой проселочной дороге, густо поросшей кустарником и травой. Идти с фургоном здесь было нелегко, и мы поручили чЕЛОВЕКУ толкать его. Прошел час, другой. Внезапно «Коля» остановился, бросил на дорогу контейнер с пищеприпасами и, открыв дверь, вошел в фургон.

— Вот паразит! — возмутился Павел. — Эй, брысь отсюда!

— Не гоните меня, тихо-тихо стоять буду я. Опасаюсь, сомневаюсь, озираюсь я.

— У него верный нюх! — прошептал Барсик. — Это они!.. Прячьтесь все в повозку! Места всем хватит! — Он буквально затолкал нас в фургон и, войдя последним, захлопнул за собой дверь.

Мы пока что ничего не видели и не ощущали. Сквозь решетку виден был поворот дороги. Кусты справа от нас слегка покачивались, но они могли покачиваться и от ветра.

— Вот они, проклятые! Чтоб им утонуть на сухом месте! — послышался хриплый шепот иномирянина. Лицо его исказилось — страх, отвращение читались на нем. Он даже побледнел.

— И я вижу их! — пробормотал Белобрысов по-русски. — Мы, кажется, влипли.

Как ни странно, Барсик, услышав стишок на неведомом ему языке, заметно приободрился и благодарно улыбнулся Павлу. Наивный иномирянин воспринял эту белиберду как молитву святого к богу Глубин.

Меж тем из зарослей одно за другим выходили отвратительные двуногие чудовища. Повеяло смрадом. Мы включили симпатизаторы, но, как известно Уважаемому Читателю, симпатизации метаморфанты не поддаются. Они ринулись к нашему фургону, окружили его. Зловоние стало гуще. Оно было таким мерзким, что даже дядя Дух не нашел бы ни формул, ни слов для его определения. Что касается внешнего вида монстров, то, поскольку в числе моих Уважаемых Читателей будут женщины и дети, я, щадя их нервные системы, воздержусь от описания. Да если бы даже я и возымел намерение дать словесные портреты этих страшилищ — я не смог бы сделать этого. Здесь нужен талант писателя, здесь нужен гений, здесь нужен Гоголь, я же только воист.

— Миловидные создания, отворотясь не насмотришься, — снова послышался голос моего друга. —

...Пора было ввести в действие плазменный меч. Но я колебался. Я уже понимал, что метаморфанты — это не разумные иномиряне и не животные, это — болезни. Но все-таки — живые существа... Наконец я просунул острие плазмомеча сквозь решетку и нажал кнопку. Чудища начали вспучиваться, лопаться, растекаться потоками гноя и сукровицы.

Вскоре все было кончено. Мы двинулись дальше, причем я заметил, что Барсик старается идти подальше от меня; иномирянин, кажется, опасался, что я, если он меня чем-нибудь рассердит, применю оружие против него. Ведь он считал меня не вполне здоровым психически.

Через час мы дошли до канала, отделяющего остров от материка. Встав на берегу, Барсик закричал:

— Вартоу умрагш могд, тидроурмп! (Скорее перевезите нас, ребята!)

С противоположного берега послышался ответный крик. Через несколько минут оттуда отвалили две гребные лодки, соединенные деревянной платформой; на веслах сидели четыре гребца. Когда этот паром причалил к бревенчатой пристаньке, первым делом на него вкатили фургон. Затем мы взошли на зыбкий помост, и Барсик представил обоих моих товарищей гребцам, причем с наибольшим почтением отозвался о Белобрысове. Обо мне же вслух ничего не сказал, но что-то прошептал каждому из иномирян на ухо, опасливо косясь в мою сторону.

Оставив фургон на берегу, мы, сопровождаемые гостеприимными островитянами, направились в поселок, находившийся в пятнадцати километрах от канала. Путь наш петлял меж пресных озер, в береговых зарослях которых гнездились водоплавающие птицы, похожие на земных гусей, но более крупные и очень пестрые по расцветке. Нас они нисколько не боялись, хоть были дикими. Барсик объяснил, что островитяне никогда их не убивают, а только берут яйца из гнезд, причем в разумном количестве; из четырех — одно. Далее он сказал, что сейчас многие чагобы (гуси) уже улетели в центр материка, скоро и все улетят, чтобы вернуться на остров к началу сытного сезона.

Наконец мы вошли в поселок, состоящий из пещер, выдолбленных в прибрежных ноздреватых скалах; к каждой пещере вел пандус, причем довольно крутой. Отдельного жилья для нас не нашлось, и нас распределили по разным хозяевам. Чекрыгина поместили в комфортабельную пещеру, где обитало семейство престарелого жреца Океана; Павла «подселили» в пещеру смотрителя маяка, где жил Барсик. А меня водворили на жительство к иномирянину по имени Кулчемг. Отец его был фельдшером, и на этом основании здешнее население после смерти отца кооптировало Кулчемга в лекари. У него был широкий медицинский профиль: зубной врач, акушер, костоправ, специалист по грыжам, ушибам, вывихам телесным и психическим. Поселили меня к нему неспроста: Барсик успел внушить местным жителям, что я «плаваю хвостом вперед».

В описание быта иномирян вдаваться здесь не буду, ибо в «Общем отчете» наши наблюдения изложены очень подробно. Скажу только, что хоть островитяне и живут в пещерах, их ни в коем случае нельзя приравнять к дикарям. Пещеры те не карстового происхождения, их выдалбливают для себя сами ялмезиане, причем стенам, полам и потолкам придают правильные геометрические формы; имеются световые колодцы и вентиляционные люки. В пещерах всегда тепло, чему способствует близость термальных вод. Что касается меблировки, то она скромна, непритязательна, но довольно удобна.

При пещере Кулчемга имелась палата для больных. Однако лекарь поместил меня туда не сразу, а прежде накормил ужином из яичного супа, яйца гусиного вкрутую, полувкрутую и яичницы. За столом присутствовали все члены семьи. Во время трапезы я расспрашивал хозяев о местных обычаях, и мне отвечали учтиво и подробно. Но когда я попытался проинформировать их о том, что прибыл сюда с другой планеты, они насторожились и, перебивая меня, повели разговор о трехстах восьми способах приготовления гусиных яиц. Затем лекарь отвел меня в палату, где стояли стол, стул и кровать, ножки которой были намертво принайтовлены к полу. На небольшом круглом окне, прорубленном в толще скалы, виднелась решетка. К палате примыкал небольшой отсек — это был гальюн, где имелся и умывальник.

— Ты будешь лечим мною, пока ум твой не успокоится, пока ты не осознаешь, что ты — не посланец небес! — многозначительно изрек целитель. — Я изгоню твою дурь, клянусь всеми глубинами!

Затем он принес яичницу, кувшин с водой и миску с какой-то зеленоватой смесью, от которой пахло гниющими водорослями и чем-то еще менее приятным для обоняния.

— А это что такое? — поинтересовался я.

— Не прикидывайся незнайкой! — строго ответил Кулчемг. — Это гусиный мед. Четыре ложки перед сном, четыре ложки поутру — и через четыре дня больного нет!