— И в этом сосуде — весь ялмезианский язык? — спросил я.

— Здесь тридцать шесть тысяч слов и словосочетаний, — ответил ученый. — Этого нам вполне достаточно.

— А соленые словечки вы включили? — поинтересовался Белобрысов.

Лексинен ответил, что для обогащения нашего словарного фонда он захимизировал ряд непристойных слов, имеющихся в одном из словарей; по-видимому, над составлением этого словаря работал какой-то здешний Бодуэн де Куртенэ, ценитель вульгаризмов. И вообще — язык довольно богатый, в нем немало философских терминов и отвлеченных понятий.

— Неужели вы уже настолько поднаторели в нем? — задал я вопрос.

Ученый скромно ответил, что в течение минувшей ночи ему удалось овладеть ялмезианским языком. В этом нет ничего удивительного: ведь чем больше языков знаешь, тем легче осваивать последующие. К тому же, как он уже упоминал, у этого языка существует весьма близкий инопланетный аналог, уже известный ему, Лексинену.

— Как звучат по-ялмезиански слова «ступени» и «лестница»? — спросил я.

— Эти реалии в данном языке отсутствуют. Есть слово «аргдортое», то есть «наклонный ход»; в русском языке ему соответствуют понятия «пандус» и «аппарель».

— Когда мы приступим к э... э... к изучению? — обратился к ученому Чекрыгин.

Лексинен заявил, что лингвистический отвар остынет через двадцать минут, после чего он введет каждому из нас нужную учебную дозу. Поскольку мы находимся в походных условиях и руки нам могут понадобиться в любой момент для работы или обороны, а введение отвара сопровождается болезненными явлениями в точке укола, он заранее извиняется, что будет вынужден шприцевать нас в ягодицы. Через сорок три минуты после шприцевания мы сможем объясняться на новом для нас языке, освоение же письменности зависит в дальнейшем от нас самих. Что касается болезненных явлений, то они длятся не более двух часов.

Павлу подобный метод приобщения к знаниям показался смешным. Он захихикал, а затем, чтобы скрыть неловкость, разразился стишком, отношения к данной ситуации не имеющим:

— Благ-за-ин, Пелопрысов! Но сейчас вам пудет не до поэзии!.. — благодушно пошутил астролингвист, вынимая из футляра шприц.

После укола мой друг, презирая боль, взял на себя обязанности кока. Остальные помогали ему по мере сил, и вскоре наша дружная группа приступила к приему пищи. Лексинен ел сидя, мы же, поскольку волдыри еще не рассосались, завтракали а-ля фуршет.

— Толг вирщ бот, гонратч эрорм ба бол бощоса нуп![23] — раздался возглас Белобрысова, сопровожденный стишком:

— Аготр вимр палшето строр! Ронш тропит ур тарш потвото пим тап-топ[25], — по-ялмезиански, но с неизменным ингерманландским акцентом отозвался Лексинен.

— Утар куп лобтджо крирт норчшодрио, латлал шторчи меашто бото ту банштро[26] военного термина, — обратился я к ученому, и маститый астролингвист ответил, что милитаристских и охотничьих понятий в ялмезианском словаре он не нашел.

Чекрыгин тоже заговорил по-ялмезиански и дал нам указание в течение десяти ближайших дней изъясняться лишь на этом языке — для практики. Мы приняли приказ к исполнению, и в дальнейшем только Белобрысов иногда изрекал свои стишки по-русски, хоть, как видит Уважаемый Читатель, он способен был сочинять их и на ялмезианском. Чтобы облегчить чтение, впредь я все наши разговоры буду давать в прямом переводе на русский язык.

Покинув Безымянск, мы двинулись дальше на север. Шли по заросшим дорогам, ночевали в пустых поселках. За девять дней пути мы двадцать восемь раз видели загадочные следы — подобные тем, на которые впервые наткнулись в безымянской гостинице, — и одиннадцать раз наш путь пересекли пешеходные стены.

Добавлю, что многие жилища, стоявшие в отдалении от прочих строений, были окружены рвами, полными стоячей, заболотившейся воды. По некоторым данным, доступным моей воистской компетенции, я пришел к выводу, что копали эти рвы второпях, не заботясь о качестве земляных работ. Напрашивалась мысль, что они имели оборонное значение. Но от кого нужно было обороняться ялмезианам?! Ведь, как уже знает Уважаемый Читатель, даже слова «война» не имелось в их лексиконе.

Второго сентября наше подразделение вступило в город, которому мы (то есть Чекрыгин, Белобрысов и я; Лексинен от нашего краткого совещания, естественно, был отстранен) дали условное наименование Лексинодольск — в честь маститого астролингвиста. Расположилась наша Севгруппа в двухэтажном здании.

Особняк принадлежал когда-то весьма состоятельному иномирянину — об этом свидетельствовало и обилие лепнины на фасаде, и пологость пандуса внутри здания. О зажиточности владельца можно было догадаться и по мебели, выполненной из какой-то особо прочной древесины и потому хорошо сохранившейся. Мы были рады отдохнуть в этих апартаментах.

Но самую большую радость испытал Лексинен. Словно желая оправдать оказанную ему честь, он развил неистовую поисковую деятельность, и вскоре в одной из дальних комнат нашел книжный шкаф, где среди истлевших, пришедших в полную негодность томов выискал толстую книгу, напечатанную на какой-то особо прочной глянцевитой бумаге. В течение часа он вчитывался в нее, никого не подпуская к столу и дрожа от волнения. Наконец подозвал нас и стал листать ее перед нами, читая вслух отдельные абзацы.

В книге той было множество больших, во всю страницу, портретов, и вся она состояла из жизнеописаний знаменитых ялмезиан — жрецов, коммерсантов, изобретателей, музыкантов, артистов, поэтов и ученых. Но больше всего уделялось в ней внимания деятелям медицины. И завершал книгу, как бы подытоживая ее, портрет... кого бы вы думали, Уважаемый Читатель?.. Увенчивал ее портрет того самого иномирянина, чье окарикатуренное изображение мы видели на железнодорожной станции и чью поверженную статую мы узрели на площади Безымянска.

Но и здесь не пощадила его чья-то рука! Благородное лицо старца было накрест перечеркнуто карандашом, а на лбу его выведенное той же злою рукой чернело слово «момзук», что в переводе на русский означало «сволочь». Мало того, последующие листы были грубо вырваны — очевидно, тем же ненавистником, — а так как на оборотной стороне портретов в этом роскошно изданном томе никакого текста не имелось, биография иномирянина по-прежнему оставалась для нас загадкой.

Лексинен многозначительно заявил, что, конечно, отсутствие страниц — обстоятельство весьма досадное, но зато... С этими словами он торжественно показал нам полуистлевший, пожелтевший, небрежно оборванный листок шершавой бумаги с еле видными письменами. Он пояснил, что это обрывок ялмезианской газеты находился в книге — как раз там, где зачеркнутый портрет. К поруганному старцу он, конечно, отношения не имеет; его, очевидно, вложили в качестве закладки. Но этот чудом уцелевший документ имеет большое самодовлеющее значение.

— О чем же там речь? — спросили мы в один голос.

Астролингвист ответил, что большинство заметок посвящены, видимо, делам местным, — и стал читать вслух заголовки: «Подвоз чего-то (здесь — лакуна) невозможен. — Запасы соли на исходе. — Траур в доме жреца Океана. — Чидрогед (имя собственное) утверждает, что борьба с метаморфантами при помощи пожарных шлангов результатов не даст. — Опять о соли. — Попытка наладить подвоз морской воды для заливки рвов...»