— Сколько Хлюпик людей-то перекусает за миллион лет! — воскликнул он вроде бы ни к селу ни к городу. — Не счесть! Десять дивизий!

— На поводке его теперь надо держать, чтоб не выбегал на улицу, — высказалась тетя Лира. — А то кто-нибудь возьмет да пристукнет.

— Купим, купим поводок, Лариса! — заверил дядя Филя. — Сперва кожаный, а там, глядишь, и до золотой цепочки дело дойдет... Мы, будь уверена, не только по годам, а и по деньгам в миллионеры выйдем!.. И пора думать нам о каменном доме. Не годится нам в деревянном жить по нашему-то нынешнему званию.

— С каких шишей каменный-то построишь? — хмуро возразила жена.

— Экономить будем, копить будем. Временно во времянке поживем, а сюда дачников пустим. Сперва пожмемся — зато потом развернемся. Времени у нас впереди много.

— Ой, умирать-то как будет страшно, миллион лет проживши... За тысячу лет до смерти дрожать начнем, — вздохнула тетя Лира. — Уж и не знаю, добрый ли мы подарок получили.

— Оставь эти разговорчики, — одернул ее дядя Филя. — Другая бы от радости плясала, а ты ноешь.

— Ладно, ладно, не буду... Пойду поросенка покормлю.

— Вот это дело. За Хлюпиком и поросенком теперь особый уход нужен. И к ветеринару надо их сводить, зарегистрировать возраст. Сейчас мы о своем долгожительстве помалкивать будем, а потом, когда нужно, всему миру объявимся. И в доказательство ученым вечную собаку покажем...

— И вечную свинью подложим, — вмешался Валик. — Но имя дать надо. А то «поросенок» да «поросенок», а ведь он наш товарищ по бессмертию.

— Прав ты, Валик, прав! — согласился дядя Филя. — И ведь свиньи — они умные, они в цирке-то что вытворяют — буквы узнают! А наш-то за такие годы ума наберется — извини-подвинься!

— Ему нужно создать культурные условия: трансляцию в сарайчик провести, азбуку там повесить... — не то в шутку, не то всерьез высказался Валентин. — За миллион лет он, может, доцентом станет, до докторской степени дохрюкается. Ему надо международное имя дать. Например — Антуан. Его крестить надо.

— Это уж богохульство будет. В Бога не верю, но богохульства на своей жилплощади не допущу, — твердо заявил дядя Филя.

— А мы не по-церковному, а по-морскому, как корабли крестят. Бутылку шампанского о нос разбивают — и корабль окрещен.

— Нет, не позволю! Так и убить животное можно. И посуду бить не годится. Посуду уважать надо!

В эту минуту Хлюпик, спокойно лежавший на полу, вдруг залился лаем и, опустив хвост, кинулся к двери. Учуял, что кто-то идет.

Мы все вышли из дома. От калитки к крыльцу шагала почтальонша тетя Наташа. Что-то настороженное, замкнутое угадывалось в ее лице и даже в походке.

— Срочная телеграмма, — сказала она. — Плохая.

В телеграмме сообщалось, что мать и отец Валика погибли на станции Поныри вследствие несчастного случая. Позже выяснилось, что смерть их была и случайна, и нелепа: они, перебегая через запасный путь, попали под маневровый локомотив. Оба были трезвы; они вообще спиртного в рот не брали.

Горе Валентина описывать не стану. Скажу одно: не будь он долгожителем, он бы легче перенес несчастье. Людям свойственно выискивать причинные связи даже между событиями, которые меж собой никак не связаны: Валик решил, что смерть родителей — это отместка судьбы ему за то, что он стал миллионером. И это надломило его, исковеркало его характер.

В недалеком будущем и меня ждала беда. И виновником ее стал я сам, тут уж не отвертишься.

Когда я вернулся из Филаретова в Питер, я несколько дней ходил и думал: с одной стороны, Бываевы дали мне выпить экстракт именно в расчете на мое молчание, но, с другой стороны, не грешно ли утаивать от матери такое важное событие? Наконец решился. Взяв с матери клятву, что никто на свете не узнает от нее того, что я ей открою, я рассказал все.

Странное действие произвел на нее мой рассказ. Она, кажется, даже не очень удивилась, только побледнела и тихо сказала:

— Я всегда подозревала, что с тобой случится что-нибудь подобное.

Теперь-то я понимаю, что не следовало мне делиться с нею моей тайной. Ведь у матери был врожденный порок сердца, а сердечникам неожиданные известия, даже и радостные, добра не приносят. Для меня до сих пор загадка, поверила ли она в мое миллионерство или решила, что я болен психически. Отношение ее ко мне изменилось, хоть она и старалась не показать этого. Она стала заботливее ко мне, и в то же время какая-то запуганность появилась в выражении ее лица, в движениях. Что это было: боязнь за меня или боязнь меня? Через одиннадцать дней она скончалась от инфаркта. Ее похоронили за счет жилконторы, в которой она работала, — рядом с отцом, на Серафимовском.

Миновал год.

От матери остались кое-какие вещички, я их в комиссионку сдал, да три тысячи с ее сберкнижки мне по наследству перешли, — так что на жизнь мне пока хватало. Я спокойно окончил школу, в вуз не торопился. Постановил для себя так: два-три месяца посвящу исключительно поэтическому творчеству, потом на работу куда-нибудь поступлю, потом действительную отслужу — а уж потом займусь высшим образованием.

Теперь я частенько встречался с Валентином — как-никак, оба миллионеры. После гибели родителей он сразу же бросил школу и пристроился в киностудию. Он там был не то разнорабочим, не то просто на побегушках, но считал, что в дальнейшем его повысят и даже возвысят. Однажды он признался мне, что задумал сценарий и сам Колька Рукомойников пророчит ему успех. Всех кинодеятелей Валик (в разговоре со мной) звал уменьшительными именами и речь свою пересыпал киношными словечками: «смотрибельно», «волнительно», «не фонтан», «лажа». Зарабатывал он мало, но за родителей получил большую страховку и в то время был при деньгах. Завел какие-то куртки пижонские, ботинки на толстенных подошвах, курил дорогие сигареты и иногда бывал чуть-чуть под хмельком. Но именно чуть-чуть; пьяным я его в ту пору ни разу не видал. Он говорил, что приходится выпивать за компанию — надо наводить мосты с нужными людьми, в киноискусстве без этого нельзя.

В конце сентября он пришел ко мне и принес письмо от Бываевых. Они ждут нас в субботу, то есть завтра. Дядя Филя решил срубить на участке деревья, нужна наша помощь.

— Намечается субботник миллионеров, — подытожил Валик.

Он заночевал у меня. Но перед сном вынул из кармана тетрадку и сказал:

— Пауль, я хочу тебе сценарий прочесть. Вернее, это пока набросок. Слушай!

Глухая тайга. Две золотодобывающие бригады соревнуются за повышение золотодобычи. В составе одной трудится таежная красавица Анфиса, в другой работает акселерат Андрюша, тайно влюбленный в Анфису. Однажды Андрей находит большой самородок. Как честный человек, он решает сдать его директору прииска. По пути к конторе он случайно встречает Анфису, которая, выведав у него, в чем дело, завлекает паренька в укромный уголок тайги. Только дикие олени и зрители видят интимный акт, в ходе которого Анфиса похищает самородок из рюкзака акселерата. Оставив Андрюшу лежать на росистой поляне, где он крупным планом предается воспоминаниям о недавнем событии, Анфиса устремляется в контору, где сдает самородок от имени своей бригады, в результате чего та выдвигается на первое место. Вскоре Андрей узнает, кто похитил у него самородок. Считая, что Анфиса так поступила потому, что сожительствует с директором, Андрей подстерегает ее на таежной тропке и в порядке ревности наносит ей смертельное ранение кайлом. Но случайно проходивший мимо врач-реаниматор возвращает красавицу к жизни. Еще не зная об этом, акселерат пишет докладную записку с изложением своего отрицательного поступка и добровольно сдает себя в руки правосудия. Общественность прииска взволнована. Созывается общее собрание, на котором...