Картины, которые пишутся на Рождественской ярмарке, отличаются от картин Черчилля тем, что пишутся одним махом, сразу. Умение написать картину за один сеанс — это особенность далеко не всякого художника. Быстро, да еще с кем-нибудь вдвоем — встречается куда реже, чем способность шахматиста к сеансу одновременной игры. Не сговариваясь пластически взаимодействовать — на это не способен почти никто. Это халтура: как вышло, так и ладно.

Митьки писали вместе быстро — на машинах, автобусах, пивных ларьках, голых девушках, — но это все же были не совместные картины, а картины, состоящие из отдельных сегментов.

Бывало и на грани профанации живописи, а в новом тысячелетии уже не раз переходило эту грань. Самое позорное, в чем я принял участие, — в Москве, на закрытой ярмарке для олигархов Митя, Фил и я написали большую картину из отдельных кусков; предполагалось,

что олигархи разрежут ее на куски и раскупят, вместо чего олигархи разодрали картину в клочья, разбросали по залу и повалили на следующий аттракцион, кинув нам тысячу, что ли, долларов. Мы все, включая Митю, устыдились такой издевки над смыслом живописи. Кощунства по отношению к ангелу живописи. Друг друга стыдились. Казалось: ну все, больше такого не будет.

Благотворительность — дело хорошее, но зачем этот юмор с совместными картинами? Картины дорогие, потому что обладают высокими художественными достоинствами?

Я предлагаю: все эти известные люди за миллион долларов, балеринам и тренерам поменьше, проводят по сеансу одновременной игры в шахматы, лучше всего вслепую. Помощник подсказывает правила игры, напоминает, как ходят пешки и фигуры. Преимущества очевидны: в отличие от живописи кое-как играть в шахматы умеют практически все, так что получится лучше.

Если нужно иметь реальный, конкретный артефакт от известного человека, то пусть на аукционах продаются их вышивки, вязанье, мужчины пусть соберут детекторный приемник или склеят модель самолета. В этом смысле я (вопреки мнению прессы, что мы с Митей не сходимся во взглядах на нового президента), одобряю поступок Дмитрия Медведева. Когда его пригласили на аукцион 2010 года — не стал президент заниматься профанацией живописи, честно признал: не умею. Прислал простую фотографию: она была продана за 51 миллион рублей, то есть почти 2 миллиона долларов.

Недостаток статьи Рекшана в том, что он, немолодой уже человек, считает свою систему ценностей абсолютной. Так свинья не сомневается, что все завидуют, рвутся к ее корыту; алкоголик, насколько помню, уверен, что почти все вокруг пьют, а кто не пьет — скучный дурак; художник пребывает в приятном заблуждении, считая всех людей способными оценить пластическую красоту произведения искусства.

Так ведь все разные, у каждого своя модель мира («такой уж родился, что всегда лучше всех все понимаю» — конечно, лучше, но только в своей модели мира). Блаженный Августин говорил: «Так и должно быть в мире: то, что для одного бесценная святыня, для другого — бесполезный хлам».

(Может, я неточно цитирую, но мне запомнились эти слова, потому что они буквально были сказаны однажды.

В середине 90-х годов Женя Зубков организовал паломничество в Иерусалим. Вернулся я, привез масла с Гроба Господня, святой воды из Иордана. Набрал камушков на горе Фавор, щепок из Гефсиманского сада. Моя жена всего понемногу послала своей подруге детства в провинцию, та пишет взволнованный ответ: «Какое счастье, что твой муж сподобился попасть на Святую Землю и привезти нам бесценных сокровищ!»

Оставшиеся реликвии я расставил на столе в мастерской. Зашла Люба Гуревич в гости, посмотрела: «Ты что, этот хлам тащил из Иерусалима?»)

Рекшан дразнится так, будто Митя оттер меня от чего-то поистине ценного, но то, от чего можно оттереть, — оно вообще не очень ценное. Мне, например, не представляются ценностями сборники «Митьковских песен» и «Митьковских олимпиад»; необходимость встречаться, да еще и периодически, с высшими городскими чинами по их инициативе вызвала бы у меня тревогу и тоску; да я даже метафору с сельскими танцами, в которой «одну деваху постоянно приглашают, а с другой танцуют не очень», видимо, воспринимаю неадекватно: вот и хорошо, что не лезут приглашать.

Если бы Рекшан учел, что все-таки конфликт ценностей в жизни бывает, его статья была бы интереснее. На то ты и идеолог, чтобы оспорить систему ценностей оппонента и утвердить свою, — только дразниться и похваляться врожденным обаянием мало.

Я бы посоветовал писать статью против Шинкарева так (помогу по старой дружбе).

Историки литературы, возможно, знакомы с эссе Андрея Битова «Третий Жемчужников», в котором расследуется доля участия А К. Толстого и трех братьев Жемчужниковых в создании проекта «Козьма Прутков»: недобросовестные старшие братья пристыжены, а историческая справедливость по отношению к третьему брату восстановлена. Эссе интересно потому, что написано Андреем Битовым, но, в сущности, кому интересен предмет статьи, кроме нескольких специалистов? Подавляющему большинству читателей Козьмы Пруткова безразлично — сколько там было братьев, кто больше старался, да многие вообще впервые слышат про каких-то Жемчужниковых. Козьма Прутков — знаем, конечно, но кто там его придумал, чего при этом не поделили, то ли он украл, то ли у него украли — в общем, дело темное и неприятное.

А митьки? Да какая людям разница, кто именно и зачем придумал митьков? Такая информация только вредит очарованию митьков. Это заинтересует нескольких специалистов, но простому потребителю, вот, например, финским девушкам, приглашающим «Митьков» с выставкой, посетителям этой выставки, губернаторам, телеобозревателям, да всем, — без разницы.

Что ж, допустим, что нашелся потребитель, которому интересны не митьки, но разборка, затеянная Шинкаревым.

Основная мысль Шинкарева: идею митьков и одноименную группу художников погубила узурпация власти Дмитрием Шагиным. (Шинкарев в своей основной мысли не вполне уверен: прослеживая фазы развития группы в соответствии с концепцией Льва Гумилева и добравшись до естественного и неотвратимого для данной концепции конца «Митьков», он вдруг полностью к идеям Гумилева охладевает и всю вину сваливает на Шатана.)

«Взгляни на первую лужу — и в ней найдешь гада, который иройством своим всех прочих гадов превосходит и затемняет» (Салтыков-Щедрин). Что, в митьковской луже все обстоит иначе? Митьки никого не хотят победить? Этот тезис и сам-то является инструментом борьбы, а кстати, в книге «Митьки» он соседствует вот с каким наблюдением: «Из трех настоящих митьков сумевший выпить больше добился заслуженной победы в честной и равной борьбе». Подобное и произошло: Дмитрий Шагин был абсолютно прав, настойчиво борясь за первенство в политбюро. Хотя бы для того, чтобы обезопасить себя и всю группу от интриг, о которых сам же Шинкарев простодушно рассказывает.

«В творческом коллективе возможна только монархия», — сказал Марк Захаров, что подтвердит любой руководитель. Двух командиров, тем более трех, в боевом подразделении не бывает, а один необходим, и если командир вдруг утерян, то командование принимает самый предприимчивый солдат, тот, кто первым вскричит «слушай мою команду!» Политбюро, коллективное руководство (которое Шинкарев, впрочем, тоже не любит, предпочитая анархию) — куда менее эффективно, на что есть множество свидетельств, например: «...коллективный разум при любых обстоятельствах уступает индивидуальному. Неглупые, каждый поодиночке, люди, собравшись числом от трех и более... если и приходят в конце концов к общему мнению, то оно со всей неизбежностью оказывается глупее и беспомощней любого из прозвучавших» (В. Топоров).

Употреблять слово «узурпация» — не умнее, чем дразниться, это просто ругательство. Чем, по существу, плоха узурпация? Тот самый предприимчивый солдат, крикнувший «слушай мою команду», — узурпатор, ставший командиром «по факту предъявленного дембельства». Воцарение Екатерины Второй было самой типичной узурпацией, никаких легальных оснований у нее не было, — и ничего, вроде все остались довольны.