— Ловко! Да, насчет ключей: надо было дать тебе ключи от ставки... Хотел! Все собирался дать. Это Флоренский говорил: не давай Шинкареву ключей, а то Алина появится, тоже будет в ставке толкаться... А я-то сразу хотел.

— Так Флоренский четыре года как ушел.

— Вот я и собирался дать ключи. Вот-вот бы дал.

Я совсем за год отвык от таких приемов. Слушал даже с ностальгией, хотя отметил небрежность исполнения. Техника приема такая: отвлекая внимание врага на интересную информацию о том, какой Дмитрий Шагин хороший и добрый, подложить мину под его отношения с Флоренским, а говорил это Флоренский, не говорил — не будет же враг проверять.

Митя кинул еще пару мин, но мне даже не нужно было тратить душевные силы на их разминирование — они не работали.

Пошел снег, мы совсем замерзли.

— Ну что, еще по сигарете выкурим?

— Да хватит, пора...

Он пошел в метро, а я побежал в мастерскую.

Митя стал заметно стареть после пятидесяти, ковыляет сгорбившись. Нет, я не смотрел ему вслед сквозь снег, подмечая, как он горбится (сцена в стиле «у Штирлица навернулись слезы: он понял, что пастор Шлаг совсем не умеет ходить на лыжах»). Не прощался патетически с митьками. Разве чуть-чуть, как Бродский прощался со своими героями, дописывая поэму «Шествие»:

Три месяца было что любить Бродскому... А двадцать пять лет каково? Ровно в сто раз больше, двадцать пять лет было мне что любить. (То-то я откладываю и откладываю конец, перепечатываю Бродского...)

Ну ладно, хватит. И за что мне, собственно, любить митьков? У меня митьками друга убило.

2010