Они хоть и не как равному, но кивнули в ответ. Митя приободрился и гордо вскинулся. Он был на пороге маленького мира. Паспорт этого мира — индекс узнаваемости имени — уже есть, бренд есть, осталось подтянуть общую культуру.
Эта митьковская культура, уровень Митиного мес-седжа, что ли, тот дух, что восторжествовал во всех Ми-тиных интервью, на всех публичных мероприятиях, выставках, — больше всего напоминает телепередачу «Поле Чудес» (где ныне усохла до минимального размера первоначальная суть игры — угадывание букв и слов). Дарят какие-то самоделки, халаты, тельняшки, продукты, перечисляют утомительные анкетные данные, поют частушки и передают привет семье. Ведущий очумело-восторженно застывает в дареном тулупе, вялое сюсюканье с детишками... Нет, уж лучше «ура» кричать с поднятой ногой. Не хочу подрезать Мите крылья, но, боюсь, ему трудновато будет подняться до уровня «Аншлага» — там хоть шутка-юмор, переодевание, буффонада, все быстро, словоохотливо.
Митина ошибка или даже трагедия в том, что ему хочется оставаться и в большом мире — он оттуда родом, там остались знакомые, там в ходу не пресный индекс узнаваемости имени, а фимиам хорошей очистки. Когда я хвалил его за тонкое замечание, он с неожиданным ожесточением вскидывался: «А ты думал, я уже совсем дурак, да? Ничего не понимаю?» — в нем бродила тоска, что не хвалят, уже не воспринимают всерьез в большом мире. Сам Митя видит себя особо выдающимся представителем большого мира, перед которым сдался, распахнул свои неприступные ворота и маленький мир; в числе прочего он позиционирует себя преемником художников арефьевского крута — в своей ставке Митя отвел комнату под их постоянную экспозицию. Это ему в зачет, конечно, но... Когда я пришел в Митину ставку в последний раз и, прощаясь, смотрел на картины Васми и Владимира Шагина — они там как пленники. Как и Митины картины конца 70-х.
Если в ступоре митьковского «Поля Чудес» появляется эстетика — это, конечно, оказывается гламур, официальный стиль маленького мира. Митя, сильно ругая гламур (даже саммит антигламурный созвал), имеет в виду нечто женственное в стиле «модерн», гладкое, лощеное. Такой подвид Митя желал бы потеснить из маленького мира: хорошие братки должны любить гламур братский, улыбчатый, с грязнотцой. Еще более отвечающий признакам гламура: яркий, незамысловатый, сладкий и поглядите, какой хороший.
Татьяна Москвина в своей статье «Фюрер красоты» сосредоточена в основном на этом подвиде, будто пишет критическую статью про Митину нынешнюю живопись, поэзию и общественную деятельность:
Гламур можно было бы назвать демоническим двойником красоты, и это подметил еще Владимир Набоков в двадцатых годах XX века, обозвав рекламную семейку на плакате «стайкой демонов» и заметив со своей несносной проницательностью, что стайка эта занимается «скверным подражанием добру».
Нетрудно представить себе, что именно увидел писатель. Такой плакатик может ныне висеть в каком-нибудь немецком музее, символизируя старые добрые времена. Немецкая семья за столом: розовощекий малыш, малышка в нарядном платьице, белокурая мамаша и папаша в старых добрых усах, на столе какое-нибудь печеньице или какао настоящего немецкого качества. Счастливая семья за столом — разве это не добро? Что делает эту картинку «скверным подражанием», где изъян, в чем скверна?
Между тем, скверна есть, она есть всегда, это родовая скверна гламура, в каких годах мы бы его ни отыскали. Все слишком, чрезмерно, чересчур, напоказ. Слишком рассыпчаты неправдоподобно одинаковые кудри девочки, чересчур сияют голубые глаза мальчика, чересчур сладко улыбается мамаша, вся мизансцена сделана очевидно, преувеличенно напоказ. Это декорация, маскировка, занавес, скрывающий какую-то гадость. Эти твари под видом людей собрались, чтобы людей провести, обмануть, вот и подражают изо всех сил чрезмерно и лживо, чуждым формам поведения... и никогда, нигде, ни в каком уголке своем гламур не сможет потерять главные свойства — лживость и приторность. Видимо, это его сущностные свойства.
48. Уже вторая ставка
Еще до появления второй ставки ушел из «Митьков» Вася Голубев. Сразу после ее получения ушел Флоренский с Олей (описав мне момент принятия решения: «Я зашел в новую ставку, осмотрел вторую по величине комнату — ясно, что первую займет Митя, — и понял, что не стоит она того, чтобы и дальше позориться»).
Несколько слов о том, откуда взялась вторая ставка. В 2004 году непонятные богатые люди захотели себе первую, еще от Собчака, ставку на улице Правды: «Если эта улица будет таким новым Арбатом, то митькам в этом мире чистогана места не будет. Кто-то заплатит — или уже заплатил — за это помещение хорошие деньги» (Д. Шагин. «Вечерний Петербург», 16.04.2004 г.). Много дал Митя горьких интервью про то, как митькам нет места в мире чистогана, и я давал (не имея, впрочем, места не только в мире чистогана, но и в митьковской ставке), и даже моя жена. Непонятным богатым людям эти интервью были по барабану, все протесты общественности были в их глазах словно муравьиное беганье. Начались суды, дело шло к выселению. Мите от тревоги сильно взгрустнулось, даже характер изменился. Если бы я попросил, он бы мне не только ключ от помещения общего пользования, он бы мне и комнату в ставке дал, хоть две, — да какой смысл? Уже вещи надо паковать...
Ударный ход сделал Виктор Иванович Тихомиров (кстати, по совету Александра Сокурова). Одаренность публициста позволила ему сочинить сильное послание новому губернатору — Валентине Матвиенко, с которым он и прошелся по своим обширным связям. Письмо «в защиту митьков» подписал весь цвет петербургской культуры, от Гребенщикова и Андрея Петрова до Сокурова и Алексея Германа. (Выбившись из сил в беготне за подписями, Тихомиров решил подключить к процессу помощника — к Андрею Битову пошел Кузя. Битов, прочитав первые строчки, Кузю прогнал: «Что это?! Я не буду эту ерунду подписывать!» Тихомиров пошел сам, и Битов охотно подписал тот же текст.)
Не будет преувеличением сказать, что все дальнейшее развитие событий (в том числе и конец «Митьков») — полностью обусловлено этим ходом Тихомирова.
Против письма с такой россыпью имен не пошел бы и лютый враг «Митьков», а Валентине Ивановне Матвиенко с какой стати враждовать с петербургской культурой? Она и сама помнила, как известны были «Митьки» 15 лет назад, и советники подтвердили.
Эффект письма был неправдоподобен.
Губернатор дала «Митькам» по соседству, на улице Марата, еще большее помещение, освободив его от всякой арендной платы, и оставила за «Митьками» старую ставку, также освободив ее от арендной платы. В новом помещении был произведен евроремонт (мы пытались с Митей подсчитать его стоимость — выходило всяко за 200 000 у. е.). Непонятные богатые люди, уже было отсудившие старую, по новым понятиям — убогую ставку, как сквозь землю провалились.
Валентина Ивановна пришла на открытие новой митьковской ставки, чтобы лично разрезать ленточку, и едва она показалась в дверях, митькам стало ясно, что жизнь удалась: губернатор была в тельняшке. Выглядела она хорошо, ничего не скажешь. Митя понял, что Валентину Ивановну можно троекратно целовать, называть «сестренкой», митьковать с ней вовсю. Она была в восторге от митьковской культуры: елка в тельняшке, фотопортрет Валентины Матвиенко в тельняшке, полутораметровый пингвин в тельняшке и т. д. Из произведений искусства ей больше всего понравились громадные сувенирные кружки в форме головы Дмитрия Ша-гина и подставки для пива.
Сели за стол вперемешку: митьки, губернатор, охранники, министры всякие, журналисты. Валентина Ивановна стала объяснять чиновникам, какой ценный бренд — «митьки» (она несколько раз настойчиво повторила: «Это наш бренд, вы понимаете, что это бренд наш? »). У тех был чуть сокрушенный вид: недопоняли, мол, учтем. Долго, задушевно сидели (и все это время улица Марата была закрыта для движения транспорта); наконец, толпа высокопоставленных лиц ушла, митьки остались торжествовать.
