Всего-то у Сапеги был в Митиной ставке подоконник, на котором ему было позволено хранить книги «Красного Матроса», но крепко держался Мишаня за свой подоконничек, помалкивал. Да не помогло: уволен за профнепригодность.

— Мишаня, опомнись, какое политбюро? Возьми такой формальный признак статуса, лошадности и безлошадности, как право прихода в выставочный зал мить-ков. Не ты ли мне ключ одалживал, чтобы я мог картины повесить, ведь у меня нет ключа. И у Фила есть этот ключ, у Кузи, Горяева, даже Володи Соловьева.

Оставшийся день в Боровичах я с Митей не разговаривал, общался с митьками низшего и среднего звена. Радостного было мало.

Вот святой Франциск Ассизский радовался, когда его, оборванного и голодного, не пустили в дождливую ночь переночевать в дембельском монастыре: унижение полезно для души. В этом смысле, конечно, с Митей жить да радоваться: полезно для души. (У митьков много терминов, обозначающих душеполезное Митино поведение: ПРИЖУЧИТЬ, УЩУЧИТЬ, УРАБОТАТЬ, СГВАЛТУВАТЬ.) Но случай в Боровичах не тот, он отличался от стандартных прижучиваний: я был ответственен за жену.

Мои чувства исчерпывающе описывали стихи Немирова:

В тот же день нам с женой удалось-таки уехать в Петербург на попутной машине; обернувшись и посмотрев в заднее стекло на Митю, я попрощался с митьками. С самым ценным, что мне удалось в жизни придумать.

Когда великий джазовый трубач Диззи Гиллеспи играл на своей трубе, его щеки надувались до ширины плеч. Труба была такая тугая, что, наверное, никто другой из нее и звука извлечь не мог; труба, подобная луку Одиссея. Слушая Гиллеспи, я представлял, что выдув все же звук, он никак не может расстаться с ним, закончить музыкальную фразу — жалко. Потратить такую силу на прорыв звука и быстренько оборвать жалко, и вот фраза длится, длится, уже чуть шевелясь, на грани исчезновения.

Прошу не обвинять, что я себя уподобляю великому музыканту, я просто оправдываюсь: нет, такое дело, как митьки, в один день не оборвать, звук длится и длится на грани исчезновения. Еще несколько незавершенных проектов, из которых я не могу выйти, не подведя доверившихся мне третьих лиц. То по нескольку лет никаких общих проектов, а тут как нарочно. Во-первых, Фил уже год монтировал в своем издательстве «Детгиз» книгу сказок с иллюстрациями митьков — как обычно, задержка была за Митиной частью работы (книга по сей день не вышла). Потом сборник митьковской литературы в издательстве «Амфора» на подходе, вот-вот будет презентация.

Главное: большая передвижная выставка «Митьков» в Финляндии, милые финские девушки готовят ее уже второй год, печатается шикарный каталог — что ж мне, не дать им свои картины, которые уже есть в каталоге? Сильно простодушные девушки, если их увлекает такое явление, как «Митьки-2007», но безвинные.

Но встретились мы с Митей уже через несколько дней неожиданно, по другому поводу. Артемий Троицкий пригласил меня поучаствовать в дискуссии на презентации его книги «Рок в СССР». Прихожу, опоздав, в тот самый момент, когда Артемий в микрофон спрашивает: не скажешь ли, Митя, пару слов на тему «Митьки и рок-музыка»? Митя берет микрофон, объясняет, что митьки ужористые, и рок-музыканты ужористые, потому они братки дорогие, братаются и помогают друг другу, и будут все больше брататься и брататься, но тут Троицкий замечает меня в толпе и анонсирует, что сейчас и Шинкарев присоединится к разговору на тему «Митьки и рок-музыка».

Ну что мне делать: отказываться выступать с Митей, заявлять, что выхожу из «Митьков», устраивать внезапный скандал? Послушно беру микрофон, говорю, что это стихии противоположные, рок-музыка — это протест, даже бунт, разрушение преграды, а митьки — это конформизм, обволакивание преграды. Тут же рядом сидит Тихомиров, тоже выступает, присоединяясь к моему мнению, и сидим дальше вместе, как братки дорогие. Митя смог меня озадачить: он зачем-то включил свой гипноз на полную мощность, чтобы очаровать меня:

— Володенька, как хорошо, что ты пришел! Я уж боялся, ты не придешь! Чай будешь пить? Заказать тебе чайку? Здесь бесплатно. Тебе два пакетика, как обычно?

Я молчу.                                   ,

— Ведь пора в Финляндию готовиться, приходи в ставку, обсудим всё. Ведь уже скоро в Финляндию поедем.

— Никуда я с тобой больше не поеду.

— Что случилось?

— Ты забыл, что в Боровичах было?

— А что такого в Боровичах было? Молчу.

— Ах, это... Володенька, не сердись. Обнулим всё.

— И зачем ты это устроил?

— Да мне обидно стало.

— Что тебе обидно?

— Мне показалось, что ты недоволен чем-то. Тебя поселили в отдельной избе, а ты еще недоволен. Вот и захотел тебя прижучить.

— Кто недоволен? Я всем был доволен, покаты не...

— Да? Ну и ладно тогда, обнулим, забудь. «Близкие люди — ближе не будет».

До чего же Митя не похож на ловкого мошенника, какого-нибудь прилизанного жиголо! Всякий гипнотизируемый объект видит перед собой задушевного русского парня, от сильной простодушности попавшего в не совсем приятную ситуацию, из которой каждый рад его скорее выпростать, обнулить всё. Я не мог понять только, зачем он старается, зачем ему надо обнулять, когда цель достигнута — он выпер меня из «Митьков», можно уже расслабиться. Нет, зря я делаю вид, что вполне понимаю поведение исследуемого образца. (Понимаю, но только теперь, задним числом: он уже перевел наши отношения на другой уровень, достаточно ужасный, но хотел, чтобы формальную ответственность за это взял на себя я.)

Каталог финской выставки оказался зрелищем печальным. На сорока страницах с митьковской жадностью натолкано 5 статей на финском и английском, множество фотографий, плакатов, 92 репродукции. С уравниловкой было покончено, репродукции распределялись в соответствии с занимаемым положением, например: Шагин — 26 репродукций, Шинкарев — 4 репродукции. Основной текст принадлежал Елизавете Шагиной. Узнав, что Лиза, вторая Митина дочь, написала для каталога большую статью, описывающую развитие «Митьков» (типа «Конца митьков», выходит), я, понятно, захотел со статьей ознакомиться. Просил дать почитать, послать по электронной почте — не допросился, смог прочитать только на английском, в каталоге. Первый абзац рассказывал о происхождении митьков: «...Шагин и его друзья были названы „митьками“ отцом Дмитрия, Владимиром Шагиным, так как он называл сына уменьшительным именем „Митя“». («...Shagin and his friends, who were coined „Mitki“ by Dmitry's father...» — скорее даже «были припечатаны словом „митьки“ отцом Дмитрия».)

Странно это. Митя гордится своей семьей, бережет ее, а выглядит так, будто Большой Вор ставит на подхвате дочь, привлекает ее к преступной деятельности. Значит, считает, что полностью легализовался, стал уважаемым бизнесменом.

Случайно в те дни я встретился с Лизой. В галерее, где она работала, продавалась картина Рихарда Васми, и я зашел посмотреть. (Картина стоила для того 2007 года очень дорого, 16 000 евро. В Лондоне, на аукционе «Макдугалл» картины Васми тогда продавались по тысяче, максимум две тысячи фунтов.) Насмотревшись на картину, я не удержался:

— Лиза, читал твою статью в каталоге. Ты действительно считаешь, что митьков изобрел Владимир Шагин?

Она, кротко улыбаясь, ответила мне парафразом цитаты из Трофименкова: «...по версии самого Д. Шатана, его друзья распространили на себя нежное прозвище „митек“, коим отец именовал Митю, поскольку считали себя духовными сыновьями замечательного живописца Владимира Шатана».

— Лиза, покажи мне митька — ну, кроме, допустим, Мити, — который себя называет митьком по этой причине, и я тебе дам шестнадцать тысяч евро!

— Почему шестнадцать тысяч евро?