Они были в саду. Они сидели на той самой скамейке, на которой семнадцать лет назад сидел Анатолий с тёткой, а Саша стояла на трубах и смотрела на них через ограду. Когда они увидели весёлое лицо Саши, привыкшей всюду вносить оживление, невольные улыбки появились и на их лицах.

— Дело, — сказала она Наташе. — Прочтите записочку.

И она подала ей синюю смятую бумажку.

— Что такое? — проговорила Наташа. — Я ничего не понимаю.

И она снова прочла письмо вслух.

— Кто же кого вызывает на дуэль? — спросила Тотти. — Кто этот «милостивый государь?»

Сашенька присела на траву: она по старой привычке не любила скамеек.

— Неужели не догадываетесь? Перепелицын стреляется из-за Натальи Александровны с Анатолием Павловичем.

— Из-за меня? — воскликнула Наташа.

— Ну, да из-за вас. Это, конечно, высоко, благородно, честно, называйте как хотите, но во всяком случае, это надо остановить.

— Зачем останавливать? — спросила Тотти. — Я сама, если бы была мужчиной, вызвала бы его.

— Но так как вы не мужчина, так не будем об этом говорить.

— Из-за меня стреляются, — всё повторяла про себя Наташа.

— Не должны стреляться, — настаивала на своём Сашенька. — Если вы их не остановите, то я сама приму меры, и дуэли этой не будет… Я не допущу, чтоб люди пыряли шпагами или пули пускали друг в друга. Нет, уж это извините.

— Я в себя не могу прийти, — сказала Наташа. — Что общего между Перепелицыным и дуэлистом?

— Ну, этого надо было ожидать, — сказала Тотти. — Он так влюблён в вас, что готов изойти по капле кровью.

— Он влюблён? — воскликнула Наташа.

— Да разве он не говорил вам о своём чувстве? — спросила Тотти. — А помните ночью, на Чёрном море, когда он сказал вам, что он готов убить человека, который вызовет у вас хотя бы одну слезинку? А помните, как он плакал вместе с вами, когда вы говорили, что остались совсем, совсем одна? А помните, как он обрадовался, когда вы в первый раз дня три тому назад улыбнулись, — как он стал говорить о солнце, о тучах?.. А стихи его? А то, что он написал вам:

— Помните конец:

— Я не помню, как там дальше… Но я помню, что есть там призыв к жизни, — страстный, молящий, жгучий…

— Он? Он любит меня?.. — повторяла Наташа.

— Да на его физиономию достаточно посмотреть, чтобы понять, как он врезался, — внезапно откликнулась Сашенька. — Ну, и словом вот что: надо, чтоб Наталья Александровна сейчас же употребила все старания на то, чтоб дуэли этой не было.

— Ну, разумеется, — подтвердила Тотти.

— И потом ещё оказывается тут замешан Иван Михайлович. По крайней мере сейчас мне эта самая ваша ученица рассказывала, что какой-то белокурый двоюродный брат сидит с Анатолием в Славянском базаре. Уж за Ивана-то Михайловича вам следовало бы взяться?

— Почему же мне? — быстро спросила Тотти.

— Ну, почему? Да потому самому, почему довольно будет одного слова Натальи Александровны, чтобы Перепелицын наизнанку выворотился.

— Вы вздор говорите! — запальчиво воскликнула Тотти.

Сашенька звонко засмеялась.

— Полноте, да что тут дурного! Я не знаю, отчего все люди скрывают то, чего совсем не надо скрывать. Ну, скажите на милость, зачем я буду утверждать, что мой доктор не влюблён в меня по уши, когда это так? Я знаю, что Иван Михайлович влюблён в вас, а вы — в него. Я это знала ещё из ваших рассказов о вашей встрече. А насчёт Перепелицына — так слепой попугай, и тот заметит.

— Что же по-вашему делать? — спросила Наташа.

— По-моему — написать Перепелицыну записку. А ещё лучше — поехать вам к нему вдвоём сейчас же. При виде вас, он на всё согласится, — ляжет на пол и испустит дух от восторга.

Она вскочила с травы.

— Только поезжайте сейчас, пока Вероника Павловна не вышла, а то ещё помешает. А я по своим делам. Тоже меры принимать — только с другой стороны.

Через полчаса обе девушки подъезжали к квартире Перепелицына. Он жил в беленьком крохотном особнячке в одном из переулков близ Остоженки. Вокруг домика зеленел садик. Как раз у ворот его дома стояли дрожки, и только что приехавшая барыня в соломенной шляпке говорила извозчику, чтобы он её подождал… Тотти взглянула на неё, и невольно воскликнула:

— Лена!

Лена испуганно отпрянула, но потом, узнав её, кинулась к ней.

— Голубчик, это вы! — лепетала она. — Боже, в какую минуту вы застаёте меня! Если б вы знали…

Она остановилась, увидав Наташу.

— А это кто? — машинально спросила она. И вдруг смело подошла прямо к ней.

— Пойдёмте, — сказала она. — Пойдёмте, это необходимо, это очень важно, это важно для всех, и для меня, и для вас. Где он живёт?

— Лена, успокойтесь, — сказала Тотти, крепко стискивая её руку.

Услыхав, знакомый голос, которому ещё несколько дней тому назад она привыкла повиноваться, Лена вдруг притихла. Она широкими глазами смотрела на свою бывшую гувернантку.

— Вы знаете, кто я? — спросила она.

— Опомнитесь вы, ради Бога. Не будем стоять на улице, войдемте во двор, — предлагала Тотти. — Смотрите, на нас глядят оттуда, с той стороны.

Лена послушно вошла чрез калитку в ворота и остановилась.

— Вы знаете, кто я? — повторила она. — Я жена Анатолия.

Тотти глянула на Наташу. Та стояла спокойно, опустив глаза, и даже ресницы у неё не дрогнули.

— Я приехала сюда, чтобы остановить эту дуэль. Ведь и вы затем же приехали, не правда ли?

Она обратилась к Наташе.

— Ведь это из-за вас, из-за вас всё идёт, — сказала она, схватывая её за руку. — Так слушайте, я прошу, я умоляю вас, отдайте мне его. Он ушёл от вас, ушёл навсегда и безвозвратно. Хотите, я брошусь к вашим ногам, я целую ваши руки, видите? Я всё вам отдам, возьмите мою кровь, мои деньги, всё моё… Но ради Бога, остановите, чтоб этого не было.

Наташа с жалостью посмотрела на этого бледного дрожащего ребёнка. В глазах Лены было столько мольбы, столько беспредельной любви к своему мужу.

— Полноте, — сказала Наташа. — Пустите мои руки, как вам не стыдно. Даю вам слово, что поединка этого не будет. Клянусь вам, я употреблю все усилия.

— Уйдите, Лена, — повторила Тотти. — Я провожу вас отсюда. Вам не надо здесь оставаться. Пойдёмте…

Девочка плакала навзрыд. Но Тотти насильно повела её из ворот.

— Поезжайте к мужу, к вашим родным, предоставьте всё сделать нам. Мы устроим всё. Где вы живёте?

Лена сказала адрес.

— У Сашеньки? — удивилась Тотти. — Ну, тем лучше: поезжайте туда, и ждите. А я сама заеду к Сашеньке и обо всём вам расскажу. Поверьте, он будет жив и невредим.

Лена прижалась к ней и крепко поцеловала.

— Да, что вы делаете! — отбивалась Тотти. — Право, на улице неловко.

— Милочка, — говорила Лена, — простите меня, простите за всё то, что было на Принкино. Я виновата, я не знаю, чем я заплачу вам. Вот вы платите мне добром за зло. Я злая, мерзкая, что я позволила себе против вас! Но я знаю, вы мой лучший друг, потому что вы относитесь ко мне совершенно бескорыстно. Вы не хотели даже подарков моих брать, всё, что я подарила вам, вы оставили… Да, мне это было обидно… Но я всё-таки люблю вас. Я люблю вас больше, чем… Я люблю вас меньше чем Анатолия, но больше чем сестру и маму…

Тотти насилу усадила её на извозчика, не без любопытства слушавшего, что говорят барышни, и когда дрожки, звеня по мостовой, покатились к Остоженке, она пошла в дом к Перепелицыну.

Она застала гостью и хозяина в кабинете, — в крохотной комнатке с окнами в садик. Все стены были заняты полками с книгами, на каждой книге был ярлычок с номером. Нигде и следа пыли, всё чисто, всё было так же опрятно, как белокурый молоденький немчик-лакей, что отворял двери посетителям.