Гречанка сидела неподвижно на самом солнопеке. Она сложила пухлые ручки на животе и совершенно бессмысленно смотрела на куст олеандра, росший по ту сторону дорожки. Анатолий приподнял шляпу и попросил позволения сесть рядом.

— Сядайте, — певучим голосом сказала она и показала место возле себя.

— Вы знаете, madame Петропопуло, — начал Анатолий, — до чего я искренно предан вашему семейству?

Madame кивнула головой, чтобы подтвердить, что она это знает.

— Каждый день бываю я у вас, и с каждым днём всё более привязываюсь к вашему милому дому.

— У нас хороший дом, — сказала она и засмеялась, показывая большие кривые жёлтые зубы, из которых один был совсем жёлтый, потому что его делали в Одессе.

— Я так искренно и глубоко уважаю этот дом, — продолжал товарищ прокурора, что одна мысль о разлуке с ним тяготит меня.

— А вам не надо разлучаться, — подбодрила она.

— Я то же думаю, — подхватил он, — и потому я решаюсь войти в ваш дом близким человеком — примите меня.

Она немного подумала.

— Вам которую надо? — спросила она.

Он хотел было сказать: «всё равно», но спохватился и сказал:

— Лену.

— А! А я думала вторую.

— Почему же вторую? Елена Евстратиевна прелестна.

Старуха опять поморгала.

— А вы куда её увезёте? — спросила она.

— В Москву.

— Не люблю Москвы.

— Что ж делать. Я служу там.

— Вы не генерал, ещё?

— Нет. Но буду.

— У меня есть дядя генерал.

— Это хорошо, — подхватил Анатолий.

Опять замолчали. Гречанка смотрела на облака и обмахивалась сильно надушённым платком.

— Так как же, что вы скажете на моё предложение? — спросил он, удручённый молчанием.

Она перевела глаза с неба на него.

— Все мужчины, — заговорила она, — не понимают женщин. Женщина выше их, воздушнее.

Анатолий покосился на её фигуру, но ничего не сказал.

— Женщине более свойственно увлекаться. А между тем женщина сдержана больше. Ах, куда больше! Вы, я знаю, обманывать будете жену. Мужчины всегда обманывают. Это очень нехорошо. Как кончится медовая луна, так сейчас обманет.

— Я не обману, — возразил, морщась Анатолий.

— Не может того быть. Как же вы можете не обмануть, если вы такой же человек, как и все?

Она замахала руками.

— Знаю я, знаю всех вас. Ой, какие вы! Совсем Бог с вами!

Она поднесла к глазам платок и начала отирать выступившие слезы. Так как она имела обыкновение белиться и румяниться, то ручеёк слезинок прорыл целую грязную полоску вдоль всей щеки, размывая штукатурку. От брови тоже пошёл кверху синий крючок.

— Мне очень тяжело с вами говорить, — сказала она. — Как всякая мать, я понимаю, я очень хорошо понимаю, на что идёт дочь. Когда я выходила замуж, мне только что исполнилось пятнадцать лет, и я очень плакала, а все смеялись. А я теперь не смеюсь. Уж я знаю, что нечего смеяться. Ах, бедная моя Лена!

«Куда ни шло, поцелую ещё раз у неё руку!» — подумал Анатолий.

— Полноте, maman, — сказал он, — я люблю Лену и сделаю её счастливой.

В это время в кустах раздался лёгкий вскрик, и смущённая Лена выбежала и кинулась на колени перед матерью. Она так была взволнована, что даже заговорила по-гречески.

— Цо, цо, цо! — сказала мать. — Как ты его любишь, ах, как ты его любишь!

Через десять минут все пили в зале шампанское. Сам Петропопуло надел белый галстук и чёрный сюртук. Он радостно улыбался и говорил:

— Я не обману, не обманите вы.

Пришла Тотти. Её попросили тоже взять бокал. Она взяла. Но когда она узнала причину торжества, бокал чуть не выскользнул из её рук.

— Что? Вы женитесь на ней? — спросила с изумлением она. — А как же…

— Я человек совершенно свободный, — возразил он, — и ничем ни с кем не связан.

Она поставила бокал на поднос.

— Выпейте, душенька, не стесняйтесь, — сказала madame Петропопуло.

— Нет, у меня болит голова, — ответила Тотти и вышла из комнаты.

Анатолий стал прощаться. Ему надо было немедленно уложиться, чтоб поспеть до вечера в Константинополь. Он обещал зайти хотя бы на минуту перед отъездом, перецеловался со всеми и вышел.

Лена кинулась в комнату Тотти.

— Милочка, что с вами, за что вы меня оскорбляете? — с гневным плачем заговорила она. — Когда все меня поздравляют, вы вдруг отставляете свой бокал. Что это значит?

— Это значит, что вас не с чем поздравлять, — сухо заметила Тотти.

— Не смейте так говорить, не смейте! — почти с плачем закричала Лена.

— Вы не кричите, — остановила её гувернантка. — Он не имеет права жениться на вас, потому что жених — другой девушки, и эта девушка его любит.

— Никто, никто не может его любить так, как я! Слышите — никто! Он — божество, гений, восторг! А вы завистливая, скверная интриганка. Вы сами хотите замуж, и вам завидно, что моложе вас выходят.

Тотти засмеялась.

— Уверяю вас, что, если бы он сделал мне предложение, я бы не пошла за него.

— Ох, скажите! Так я и поверила! Красавец, умница, прокурор, — и она не пошла бы!

— Нет, — настаивала на своём Тотти, — потому что он человек дурной. Порядочные люди так не поступают. И как вы смели принять его предложение? Ну, если он не имеет понятия о чести, то как же вы — милая, неиспорченная девушка, — как же вы позволяете ему говорить о любви, даёте согласие быть его женой, носить его фамилию? Я не ждала от вас этого. Вы, — вы лишились моего уважения!

— А вы моего! — подхватила гречанка. — Я не хочу, чтоб вы оставались в нашем доме, если позволяете себе говорить это мне, хозяйской дочери. Какое мне дело до этой дряни, до его невесты! Я задушить её готова, понимаете, — задушить!

Девушка стояла перед ней вся дрожа, с широко раскрытыми глазами, с сжатыми руками, готовая действительно задушить свою соперницу. В ней говорила ревность, страстная южная ревность.

— Да мне ничего не остаётся, как уехать от вас, — сказала Тотти. — Но вы ещё не раз вспомните, что не послушали меня.

Лена вдруг, как стояла, так и села на пол. Горькие слезы хлынули из её глаз.

— Не говорите, не говорите этого! — с плачем просила она. — Пожалейте меня. Я глупая, я скверная, я виновата…

Она ловила её руки, целовала их, прижималась головой к её коленям, в отчаянии билась на полу. Это был какой-то припадок самой бешеной страсти.

— Полно, Лена, полно, что с вами! — уговаривала Тотти. — Что вы делаете, опомнитесь! Да неужели вы так его любите? Выходите за кого угодно, мне всё равно!

— Вы не любите меня, презираете, я несчастная! — бессвязно лепетала девушка и, вдруг схвативши обеими руками ворот платья, разорвала всю грудь пополам.

— Чем же платье виновато? — спросила Тотти.

— Ах, мне всё равно! Пусть всё летит клочьями, — всё!

Она прижалась головой к гувернантке, крепко охватила её за талию и заплакала ещё сильнее, ещё отчаяннее.

Анатолий в условленный час был дома. Наташа ждала его с каким-то тайным предчувствием. Он спросил, где её отец, и прошёл к нему в кабинет. Старик чувствовал себя сегодня особенно дурно, был бледен, на пальцах рук у него показались отеки. Анатолий поздоровался с ним и сел против него в кресло.

— Что вы сегодня такой? — спросил Александр Дмитриевич. — Точно чем взволнованы?

— Да, я взволнован, — ответил Анатолий, не глядя на него и рассматривая узор на расписанном полу.

— Отчего?

— Я получил неприятную телеграмму. Умерла тётя Варя.

— А!

Александр Дмитриевич изумился и растерянно пощупал руками свои ноги, точно хотел удостовериться, — а он-то сам жив, или нет.

— Я сегодня еду, — сумрачно продолжал Анатолий.

— Что? — переспросил старик. — Едешь? Зачем же? Ты даже на похороны не поспеешь? Ведь ничем уж помочь нельзя?

— Но всё-таки я должен быть там.

— А здесь, здесь ты разве не должен?.. А, впрочем, виноват… Нет, конечно, тебе туда надо… Вот только если я вдруг… тоже как твоя тётка?.. С кем же Наташа? А? Как же ты?.. Ведь что ж, девушка одна! Ты должен помочь…