Её глубоко возмущал и Анатолий, и Лена, принявшая его предложение. Она в волнении ходила по дорожке. Перед ней неотступно рисовалась Наташа. Её неудержимо влекло к ней. Она хотела прийти к ней и сказать всё, что случилось здесь, в этом наивно-патриархальном, но строго-коммерческом доме. Но она не знала, как посмотрят на её визит и не истолкуют ли его в дурную сторону: не подумают ли, что она пришла из праздного любопытства, чтобы посмотреть на покинутую невесту, и потом разнести по всему острову сплетни об истории этого разрыва.

Она села на свою любимую скамейку лицом к морю. Её зависимое положение более чем когда-нибудь давило её. Она готова была бы бежать с закрытыми глазами куда угодно, хотя не знала в сущности, на что она могла пожаловаться в семье Петропопуло по отношению лично к себе. К ней были внимательны, даже слишком внимательны: ей сразу заплатила мать за два месяца вперёд жалованье, да кроме того наделала этих платьев. Девочки любили её, Костя безмолвно таял, — сам старик был с ней грубовато-вежлив и считал её за свою. Приискать предлог уйти от них было бы трудно, да и проклятые деньги, забранные вперёд, связывали её. Она не может их возвратить, их у неё нет. А вырваться надо: она просто задыхается здесь.

Или остаться? Этот жених уезжает в Россию. Раньше, чем через месяц он не вернётся. Надо тем временем убедить девочку, открыть ей глаза. Быть может, она должна это сделать? Или пусть всё идёт своим чередом: пусть женятся, выходят замуж, обманывают людей, и самих себя, — не всё ли ей равно.

— Вы одни? — раздался робкий голос возле неё.

Она повернула голову и увидела Костю. Он стоял перед ней, весь переполненный восторгом.

— Вы видите, что одна, — сухо ответила она.

— Ах, как редко я вижу вас глаз на глаз! — с тихим вздохом сказал он.

— А зачем вам видеть меня с глазу на глаз? — спросила она.

— Когда я вас вижу одну, mademoiselle, — запинаясь заговорил он, — мне кажется, что вы… что вы дышите, и говорите, и думаете…

Он запнулся и с трудом закончил:

— Только для меня.

Она с удивлением подняла брови.

— Что? Только для вас дышу?

— Я не так выразился… Я по-русски не могу так тонко сказать, как думаю. Я не в этом смысле. Я хочу сказать: я фантазирую, я обольщаю себя мыслью… Я знаю, что я для вас — мальчик…

— Оставьте, Костя, умоляю вас, оставьте этот разговор. Если вы это знаете, — так и молчите.

— Я просил вас дать мне локон волос, — продолжал он, — а вы мне не дали…

— И не дам никогда.

— А они у меня есть, — с какой-то злобой сказал он. — Я вам покажу сейчас.

Он вытащил золотую цепочку, которую он носил на шее, и показал медальон с крестом сверху.

— Видите, видите, что здесь?

Он открыл крышку, и она увидела комочек втиснутых туда волос.

— И знаете, где я их подобрал? Вы выбросили их за окно, когда причёсывались. Скатали и выбросили. А я ждал и караулил под окном.

Она не выдержала и засмеялась.

— Вы все здесь сумасшедшие, — сказала она.

Он вдруг бросился перед ней на колени.

— Я люблю вас, — залепетал он, — люблю так, как, никогда русские не любят. Я готов ждать…

— Чего?

— Год, два, пять лет. Я буду учиться, я буду первый ученик. Но пусть я знаю, что вы — моя невеста.

— Встаньте, Костя, встаньте. Я приказываю вам встать, или я уйду.

Она встала и сделала шаг в сторону. Он припал лицом к земле и стал целовать следы её каблучков, вдавившихся в песок.

— Да полноте, — продолжала она, — как вам не стыдно!

Он вскочил на ноги и вынул из кармана маленький револьвер.

— Видите вы это? — спросил он. — Клянусь вам, что кто-нибудь из нас будет мёртв, — или вы или я.

Он повернул дуло к себе. Лицо его горело, губы дрожали. Она быстро схватила его за руку.

— Отдайте его мне, отдайте, — сказала она.

Он легко выпустил револьвер и припал губами к её руке.

— Ах, если б вы, вашей рукой убили меня, — какое было бы счастье! — сказал он.

— Я оставлю револьвер у себя, — сказала она.

— Оставьте, оставьте! — залепетал он. — Это будет вам память обо мне. Я вам и футляр дам. У меня есть на него — замшевый.

— Хорошо, вы и футляр мне дадите. Только теперь оставьте меня.

Он схватил её за руку.

— Об одном, об одном умоляю вас, — заговорил он, — поцелуйте меня в лоб. Клянусь вам, — за один этот маленький поцелуй я готов ждать месяцы и годы.

Она колебалась. Мальчик смотрел на неё влюблёнными глазами с каким-то собачьим выражением преданности.

— Наклонитесь, — сказала она.

Он двинулся к ней, схватил её руку и стал покрывать её поцелуями; она приложилась губами к его лбу, высвободила руку и повернулась, чтоб идти. На дорожке стояла Лена и смотрела на них широко раскрытыми, злыми глазами.

— Вот как! — заговорила она. — Вы читаете мораль честным девушкам, а сами завлекаете богатого мальчика. И вы думаете, я не скажу папе всего, как только он вернётся, и вы думаете он не прогонит вас, тотчас же, чтобы спасти брата?

— Довольно! — сказала Тотти. — Я сама у вас не останусь.

Лена захохотала.

— Вот как! А забранное жалованье вы можете вернуть?

— Ленка! — крикнул Костя весь дрожа. — Это — моя невеста, и если ты посмеешь сказать ещё слово…

— Что-о? — воскликнула Лена. — Она — невеста? Да кто ж тебе позволит жениться на нищей, у которой одна пара ботинок, да и то старых?

— Я никогда не была его невестой и не буду, — сказала Тотти. — Я слишком уважаю себя, чтоб ещё хоть час могла здесь остаться. Я здесь всё оставлю: мои вещи, деньги — хотите, оставлю своё последнее платье. Мне ничего вашего не надо. Долг свой я пришлю вам: наймусь в подёнщицы, но отработаю его.

Она вынула из кармана револьвер и бросила его на песок.

— Возьмите — стреляйте, стреляйте друг в друга, в меня, мне всё равно, — сказала она, — но только я ухожу от вас и сейчас же.

Каждый нерв её дрожал, когда она вошла в свою комнату, взяла свой паспорт, положила в чемодан белье и книги, надела шляпку и накидку и села к столу написать несколько слов Петропопуло. Но руки не слушали её, и перо прыгало.

— Всё равно, — потом, когда пришлю за чемоданом.

Она вышла за решётку сада на улицу и машинально пошла по дороге, сторонясь от ослов, мерной рысцой бежавших под грузом каких-то жирных англичан. На углу, у маленького переулка, подымавшегося в гору, она остановилась.

«Куда пойти? — подумала она. — К кому?»

Она вспомнила, что Алексей Иванович говорил о «Калипсо». Она пошла к этой гостинице, поместившейся у самого моря на обрыве. Лакей во фраке долго и внимательно слушал её описание и наконец сказал:

— Очень возможно, что есть такой господин, — но почему он русский? Если это он, то он действительно тут, вот в этом номере.

Алексей Иванович радостно изумился при виде Тотти; он даже растерялся в первую минуту и, спросив, «чем обязан», расположился говорить с ней в прихожей. Но потом спохватился и пригласил в свою комнату. Только тут он заметил, как она была взволнована.

— Вас обидели? — спросил он, сжимая маленькие кулачки. — Изложите, пожалуйста, все обстоятельства.

Она стала рассказывать в общих чертах, что случилось сегодня.

— A-а! Вот как! — говорил он, слушая её. — Так и знал, так и ожидал. Конечно! Ха!

Когда она дошла до последней сцены в саду, он вдруг прыснул со смеха.

— Да, помню: юнец, с видом Горгоны прошёл тогда мимо нас. Влюбился? Гм! Что ж мудрёного? Возможно.

Она кончила и спросила его совета.

— Совета? — переспросил он. — Какого же совета? Уезжайте, уезжайте скорей. Хотите в Россию — так в Россию. Кошелёк мой тощ, но на двоих хватит, даже на первый класс. Место найти в Москве можно. Я найду вам.

Он встал и заходил по комнате.

— Ну, конечно, найду, — подтвердил он сам себя. — И вы расплатитесь с ними. Наконец, заплатите сейчас. Настолько-то хватит. Отдайте, отдайте им сейчас всё.