— А это уж вы себя спросите.

— Вы хотите, чтоб мы в конуре жили?

— Живите, где хотите.

— И вам не жаль дочери?

— Да чего её жалеть? У неё муж красивый, молодой, умный. Я очень рад, и очень люблю тебя… то есть вас. Но выгоды своей я упускать не хочу ни в каком случае.

— Вы хотите скандала?

— Почему? Какого скандала?

— Я пришлю вам дочь обратно.

— Я не приму. Взяли, так и держите. Я не только не буду говорить, что ваш брак незаконен, но буду всем утверждать, что вы по моему желанию убежали венчаться.

— Слушайте, вы, — заговорил Анатолий. — Вы человек коммерческий, не так ли?

— И в Одессе, и в Константинополе меня считают хорошим коммерсантом.

— Ну, так слушайте, хороший коммерсант. Я понимаю, что вы хотите соблюсти собственную выгоду. Не будем говорить, насколько это подло или не подло, по отношению к вашей дочери и ко мне. Но позвольте и мне соблюсти собственный интерес.

— Вполне понимаю. Мне даже очень любопытно, как вы будете действовать. Если вы меня в чем поймаете, и заставите меня по-вашему сделать, — я очень рад буду.

— Чему же опять вы рады будете?

— Что зять у меня такой делец, что он меня самого оплёл. Вот тогда я вас в свои компаньоны возьму. Я знаю, вы насчёт суда храбритесь. Вам неудобно против меня дело начинать. Заговорят: вот сутяга, против тестя сразу пошёл. Я это всё отлично знаю и понимаю, и думаю, что в этом самое главное ваше затруднение и есть. Ведь угадал я?

— Не совсем, а отчасти — да.

— Ну, какое там отчасти! Вы совсем как мальчик поступили. Вы забыли, с кем дело имеете: мы люди понимающие, знаем где раки зимуют.

— Я сразу не могу вам сказать. Но думаю, что всё же я вас одолею, — задумчиво проговорил Анатолий.

— Попробуйте, — весело сказал Петропопуло. — Попробуйте. Я на две недели приехал сюда, вот вам срок. Действуйте. А только я бы другое вам посоветовал.

— Что такое?

— Мириться.

— Да я с вами ссориться и не желаю. Я считаю, что мы и теперь не в ссоре — исполните только своё обещание.

— Насчёт векселей? Да сказал, что дам. А деньгами пока больше трехсот в месяц не получите. И жену вашу не приму домой. Ушла к мужу, — ну и живи с ним.

— Не выгоните же её на улицу?

— Выгоню. Дам ей эти триста рублей, каждое первое число буду высылать тоже по триста, и живи где хочешь. В любой гостинице номеров много. Пока мы здесь, пусть живёт у нас. А уедем — и adieu, ma chere.

— Фу, какой вы…

Он не договорил. Петропопуло захохотал.

— Мало вы, товарищ прокурора, каши ели! — сказал он. — Ну, вот вам совет: приезжайте завтра с женой обедать, там столкуемся. А теперь хотите здесь ночуйте, хотите уезжайте, мне совсем всё равно, хоть вы и сынок мой. Это точно, что вы обвенчались?

Анатолий бросил ему на стол паспорта. Грек посмотрел их внимательно.

— Так, так, — сказал он. — Теперь уж мы, значит, родственники, и нас уж ничем не разъединить. Ха-ха!

Анатолий повернулся и вышел.

Он поехал к себе в гостиницу. Там всё было по-прежнему, в порядке и на своих местах. Даже четвертак, забытый им на столе, лежал на чернильнице, дожидаясь своего владетеля. Он прошёл несколько раз по комнате, потом позвонил, спросил себе бутылку вина, налил стакан и выпил его залпом. Он чувствовал сильную усталость после дороги и предыдущей бессонной ночи. Вино несколько ободрило его и придало ему сил. Он начал соображать, как лучше выпутаться и устроиться в этом деле. Голова работала плохо, лезли в голову посторонние мысли, он никак не мог ни на чем сосредоточиться.

Он лёг в постель и потушил электричество. Но сон не шёл к нему. Через два дня кончался его отпуск, и ему надо было явиться на службу. Но до службы ли теперь, когда обстоятельства так гнусно сложились?

Он два раза зажигал огонь и смотрел на часы. Сперва стрелки показывали три часа, потом половину пятого. На дворе стало светать, и сквозь тиковые шторы стали робко пробиваться первые утренние лучи. Потом он заснул беспокойным, тяжёлым сном.

В восемь часов он уже встал и велел подать себе кофе. Голова нудно, тяжело болела, было противно смотреть на солнце. Вместе с газетой, которую он спросил, подали и письмо, только что принесённое. Он взглянул на адрес. Это была рука бухгалтера: он уже привык к его мелкому, бисерному почерку.

Он выхватил клочок бумаги из стола и написал: «М. Г., я не уклоняюсь. Но мне было некогда. Я женился на m-lle Петропопуло. Если не успею сегодня дать вам желаемый вами ответ, то завтра, в двенадцать часов во всяком случае вы его получите. Вернее, всё покончим сегодня».

Он отправил записку и поехал в Долгоруковский переулок. Горничная сказала, что барыня в шесть часов ушла через улицу к одной актрисе, у которой всегда принимает, а барыня, что вчера приехала — спит. Анатолий сказал, что он к ней пойдёт, и прибавил, что он ей приходится мужем. Тогда горничная сказала: «извините» и представила ему пользоваться его правом.

Он вошёл в полутёмную от спущенных гардин комнату. На постели Саши, — куда чуть не насильно перевела хозяйка Лену, заснувшую на диване, — свернувшись в комочек, спала крепким сном его жена. Он на секунду остановился, потом сел к ней на кровать, тихонько поцеловал её плечо и провёл рукою по шелковистой густой косе. Она открыла глаза и испуганно на него посмотрела.

— Что вы? — воскликнула она, съёживаясь ещё больше. — Кто это?

— Не узнала? — спросил он, стараясь придать своему голосу ласковость. — Вставай, Леночка, надо нам ехать.

Она села на кровати.

— Опять?

— К твоим ехать. Они ждут. Одевайся скорей. Как будешь готова — так и едем.

Она охватила его шею руками и стала целовать.

— Милый, милый, — говорила она, — ну, как я рада, как рада!..

«Вот тоже радуется, как отец, — подумал Анатолий. — А чему, сама не знает».

Мысль о бухгалтере, как огромный шар, вертелась в его голове и делала его равнодушным ко всему остальному. Ему хотелось, однако, скорее, скорее разрешить все эти ужасные мучительные вопросы.

— Не могу же я при тебе вставать и одеваться, — ты уйди, милый, я живо… — щебетала жена.

Он вышел в приёмную, подошёл к окну. Окна выходили на узкий грязный двор, каких в Москве сколько угодно, даже в самых лучших домах. На дворе стояла пустая телега, и пегая рослая лошадь ела овёс из торбы, постоянно ею потряхивая и роняя зёрна себе под ноги. Десятка полтора голубей шныряло вокруг и подбирало неожиданную подачку. Анатолий посмотрел на них и вдруг, в первый раз в жизни, позавидовал и лошади, и голубям.

— Ни тестей, ни тёток, ни вызовов, — ничего такого у них нет… А впрочем, говорят, голуби дерутся из ревности.

Он сел у окна с газетой, которую не дочитал у себя в номере, и которая лежала здесь неразвёрнутой. Но в глазах рябило, он читать не мог. Из двери высунулась головка Лены, осмотрелась вокруг, как зверек, показавшийся из норы, увидела мужа, улыбнулась ему и сказала:

— Ты здесь? Милый, милый, милый!

— Одевайся, одевайся, — нетерпеливо сказал он. — Я тебе говорю, твои ждут тебя.

Головка опять скрылась. Послышался плеск воды и голос горничной. Время тянулось, голова болела всё сильнее, солнце светило всё ярче. Мысли путались, точно он был в бреду. В языке не было вкуса: он был какой-то шершавый. Анатолий подошёл к большому простеночному зеркалу и посмотрелся. Лицо жёлто, глаза ввалились и блестели.

— Хорош новобрачный, нечего сказать, — пробурчал он.

Глаза его перешли с зеркала на плюшевую полочку, где стоял в кожаной рамочке знакомый портрет. Анатолий подошёл поближе и взглянул попристальнее. Это было его изображение, когда он был гимназистом лет четырнадцати. Он стоял, опершись на какую-то урну, поставленную фотографом для украшения, и залихватски смотрел в сторону. В углу было написано: «Милой Саше от Анатолия».