«Как это было давно! — подумал он. — И какое глупое у меня было тогда лицо. Точно я собирался мир спасать. А вот всё-таки она держит меня в рамке, и рамка-то рубля четыре стоит, у Дациаро куплена. Вот и тётки здесь. Вот покойница, а вот и Вероника. Что за кислятина! Даже для «фотографии» не сумела себя подсластить хоть немножко».

Лена провозилась около часа. Она не привыкла одеваться наспех, и ей казалось, что она очень спешит. Она что-то заговорила о чае, но муж сказал, что она напьётся у своих, и велел ей надевать шляпку.

— Что ты какой неласковый? Ты сердишься на меня? — спросила она у него, точно прощения в чём просила.

— Нет, за что же я на тебя буду сердиться, — ответил он. — Но твой отец… Впрочем, ты сама увидишь… Он до того скуп…

— Да ведь у меня миллион? — наивно возразила она.

— Поди-ка, получи его, — сквозь зубы ответил он.

Они сели в коляску. Он велел извозчику ехать к Страстному монастырю. На повороте к Тверской он вдруг увидел ехавшего вниз двоюродного брата.

«Приехал! — подумал он. — Заметит или нет?»

Иван Михайлович заметил. Он остановил лошадь и замахал ему рукой.

— Это мой брат, — сказал Анатолий жене. — Подожди минуту.

Он вышел из экипажа. Лена с удивлением видела, как братья подошли друг к другу, но руки не подали. Они перекинулись несколькими фразами, затем Анатолий круто повернулся, подошёл к своему экипажу и велел ехать в Славянский Базар.

— Мне надо переговорить по одному делу с братом, — сказал он, и она заметила, как судорожно играет мускул на его щеке. — Ты напьёшься у меня в комнате чаю, а я пойду вниз, в ресторан, и мы переговорим, — это минут десять не больше.

Он проводил её в свой номер, позвал лакея, всем распорядился, и пошёл к брату, предчувствуя, что, наконец, он стоит лицом к лицу с тем неизбежным вопросом, который так или иначе надо было разрешить.

— Я приехал вчера, — сказал Иван Михайлович, — и первое, что я узнал, это то, что Перепелицын тебя вызвал и что ты уклоняешься от вызова.

— Бухгалтер лжёт, — холодно сказал Анатолий. — Я и не думал уклоняться. Я ему сейчас послал письмо, где назначил завтрашний полдень крайним сроком.

— Ты женился?

— Да. Вчера.

— На деньгах?

Анатолий пожал плечами.

— Нет. Я, вероятно, не получу за ней ни гроша.

— Это неправда. Мне Ламбина рассказала всю историю твоего сватовства. Ты женился на деньгах.

— Какое мне дело до Ламбиной, до всех вздоров и сплетен, что может наплести эта сорока, — сказал Анатолий.

Полозов вспыхнул, но сдержался и ничего не сказал.

— Я женился, потому что люблю мою жену; отказался от Натальи Александровны оттого, что разлюбил её. Меня за это сумасшедший бухгалтер вызывает на дуэль. Пусть. Ты этому сочувствуешь: я знаю, что ты писал ему в своём письме.

— Да, — медленно сказал Иван Михайлович, — и не будь ты моим родственником, я бы тоже стрелялся с тобой.

— Зачем? Что бы ты доказал?

— Не знаю. Ты оскорбил девушку. За неё некому заступиться. Надо перед всеми засвидетельствовать, что ты дрянной человек. Как же это сделать? Остаётся одно средство — поединок.

— А если я убью этого Перепелицына? Что тогда?

— Тогда… тогда, быть может, я тебя вызову на дуэль, и убью тебя… Ты женился я знаю зачем: ты хотел прикрыться, как щитом, своей женою, — дескать, её пожалеют. Но не думаю, чтоб Перепелицын пошёл на эту удочку. Я обещал ему увидеться с тобою, и выяснить, наконец, твоё поведение.

— Выяснить поведение! — воскликнул Анатолий так громко, что лакей от соседнего стола быстро направился к ним. — Подите вы к чёрту с вашими выяснениями! Я считаю себя правым, в сотый раз я повторяю вам. Вы хотите непременно стреляться, — извольте. Я готов перестрелять всех вас по очереди, хотя никогда в жизни не держал в руках пистолета. Я с удовольствием готов сам подставить вам свой лоб, несмотря на то, что считаю всё это глупым и варварским. Ну, довольны вы теперь? Завтра в десять часов у вас будут мои секунданты. Кончен разговор.

— Кончен. Но скажи мне только в последний раз: ты считаешь порядочным свой поступок?

— Считаю. А вас я считаю за непорядочных людей, потому что вы все суётесь не в своё дело. Менее всех я считаю порядочной Веронику Павловну, которая по личным своим симпатиям и антипатиям не желает мне выдать оставленные мне её сестрой деньги. Ну, так передай ей, что я получу их помимо её доброй воли.

Иван Михайлович встал из-за стола.

— Завтра мы тебя ждём, — сказал он.

Анатолий перестал волноваться. Он переутомился, и у него пропала острота чувства. Он увидел, что поворота нет, и уже без колебания шёл навстречу тому, что будет.

Номер его был открыт, но там никого не было. На столе стоял приготовленный холодный завтрак. Он позвонил и спросил пришедшего лакея, где барыня. Тот объяснил, что когда он подал завтрак, барыни уже не было, — они ушли никому не сказавшись.

«Неужели она пошла к своим, не дождалась меня? — подумал он. — Погожу минут десять и поеду за ней».

Но Лена не была у своих. Оставшись одна в номере, она стала ходить, напевая, из угла в угол, ожидая завтрака. На подоконнике лежала скомканная бумажка: очевидно, письмо. «Не любовное ли?» — подумала она и стала тихонько его разглаживать, поглядывая на дверь. Это была утренняя записка от Перепелицына, непростительно забытая Анатолием.

— Что? Дуэль? Как? Анатолий дерётся? Что такое? Я ничего не понимаю? — шептала она, перечитывая бумажку. — Несомненно… ну, да, да…

Сперва она хотела бежать вниз к нему. Потом она решила, что внизу совсем не брат мужа, а секундант. Потом она вспомнила, что Сашенька должна была уже вернуться домой. К ней лучше всего было обратиться за советом. Она сунула в карман записку, выбежала на подъезд, вскочила в ту коляску, в которой они сегодня ездили, и опять покатила в Долгоруковский.

Сашенька была уже дома. Она приняла у известной ingénue частного театра третьего ребёнка, и теперь, довольная быстрым и удачным разрешением вопроса, собиралась досыпать недоспанные часы, когда Лена снова явилась перед ней. Она дрожала ещё больше, чем вчера, — глаза её смотрели испуганно, по-детски; она совсем не могла говорить. Сашенька подумала:

«Господи! Побил он её, что ли!»

— Посмотрите, — задыхаясь говорила Лена, — посмотрите, что я нашла… у него.

— А зачем вы читали чужие письма? — строго сказала Саша.

— Прочтите, — узнаете… Нет, вы этого не ожидаете, это ужасно. Вы только взгляните… Его убьют.

Сашенька пробежала письмо. Брови её сдвинулись.

— Вот как? Я этого господина знаю, — проговорила она. — И кто бы мог подумать…

— Едемте, едемте к нему сейчас! — умоляла Лена. — Я брошусь на колени, буду его умолять…

— Ну, зачем же на колени? — сказала она. — А только это надо, конечно, сейчас остановить. Только того не доставало, чтоб они переубивали друг друга… Как бы только это сделать поумнее?..

Она присела на диван и на минуту задумалась.

— Ну, начну с самой главной причины, — сказала она. — Я беру эту записку с собой. А вы извольте здесь сидеть и дожидаться меня. Не уходите, хотя бы я не вернулась до обеда.

— Погодите, дайте мне ещё раз прочесть это письмо, — проговорила Лена.

Она прочла и возвратила его.

— Вы к нему едете, к этому Перепелицыну? — спросила она.

— И не подумаю. Я совсем в другое место. Я возьму ваш экипаж.

Она решила ехать прямо к Веронике Павловне. Она не отдавала себе отчёта, с кем и как она будет говорить. Но ей было ясно, что только отсюда может исходить известное умиротворение. Несомненно, скорее всего этому делу могла помочь виновница всего — Наташа. Её не смущал разговор с ней. Успешная практика развила в Сашеньке удивительную способность приспособляться ко всевозможным обстоятельствам жизни и ко всяким характерам. Её не смущала и разница их положений. Два-три последних раза, что была она у Вероники Павловны, сразу показали ей, что за натура была Наташа и что такое Тотти, не отходившая от неё. Поэтому она надеялась на успех своей миссии. Она знала, что Вероника Павловна до часу не выходит из своей комнаты, и, значит, она застанет барышень одних.