Для орфографии беда, если возникает такой разнобой, такая несогласованность в письме. Это новое свидетельство, что фонетическое правописание неудобно. Оно будет неудобным и после исчезновения говоров, всегда!

Самого главного я еще не сказал. Следовать принципу «пишу, как произношу» трудно потому, что мы не слышим своего произношения. Это покажется странным, даже невероятным, но это так: говорящий обычно не отдает себе отчета, какие он звуки произнес, сказав то или иное слово.

Вот вы сказали: сделавший. Какие звуки вы произнесли? Остановитесь, дальше не читайте. Возьмите-ка клочок бумаги и напишите, хорошенько подумав, из каких звуков состоит это слово. Теперь проверьте себя.

Вначале мягкое [з^ь]. Потом — мягкое [д^ь]. Далее — звук [э]. За ним (вы правы) — [л]. Следующий звук — очень короткий, средний между [а] и [ы]. Лингвисты его обозначают знаком [ǝ]. Как его произнести в одиночку, не в слове? Произносите, медленно и раздельно: [а…ы…а…ы]. Чувствуете, что язык приподнимается, когда от а вы переходите к произношению ы? Попробуйте еще: [а…ы…]. Остановите, задержите язык на полпути от [а] к [ы]! Слышите, какой звук? Это он; это [ǝ]. Если [а] — Москва, [ы] — Ленинград, то [ǝ] — Бологое. Он, действительно, средний между [а] и [ы], произносится, не доезжая половины пути от нижнего [а] до верхнего [ы]. Мы его иногда, очень редко, произносим даже под ударением. Кто-то с досадой воскликнул: «Ах, чтоб тебе!» Он, конечно, произнес [штǝп] — гласный похож на очень короткое [ы], и будь у нас фонетическая орфография, мы бы писали: ах, штып тебе! В других словах этот звук под ударением не встречается. Зато из безударных гласных он самый частый, самый обычный.

За звуком [ǝ] в слове сделавший следуют звуки [фшый]. Целиком это слово — позвучно — надо записать так:

[з^ьд^ьэлǝфшый].

Если вы угадали всего три звука — очевидно, [л], [ш] и [й], то у вас нет речевого слуха. Бывают люди, полностью лишенные музыкального слуха — и немало людей, не имеющих слуха речевого.

Если вы угадали 4–5 звуков, то речевой слух у вас есть, но очень плохой, нетренированный, невоспитанный.

Наконец, если угадали все звуки, то, значит, хорошо, верно воспринимаете звучащую речь[35]. Фонетическое письмо не будет вам в тягость.

Задание, которое я вам сейчас предложил и вместе с вами проверил, было, надо признаться, странным: вы должны были записать свое произношение и сверить с моим разбором этого произношения. Как же я мог судить, что вы произносите, не слыша вас?

Говорят: что напишешь пером — не вырубишь топором. Эта пословица отражает общее мнение: написанное — это нечто устойчивое, прочное, постоянное. Напротив, произнесенное кажется зыбким, ненадежным, колеблющимся… капризно-беззаконным. А на самом деле произнесенное по-своему постоянно и устойчиво.

Многие, наверное, будут рассуждать так: конечно, можно произнести и [з^ьд^ьэлǝфшый]. Но я-то произношу по-другому, правильно: сделавший. В начале я обычно произношу букву эс. Ну, бывает, что произнесешь и зэ, не без греха… Только это редко. А уж зэ с мягким знаком я в этом слове почти никогда не произношу.

Я представил случай, когда суждение о собственном произношении доведено до полной бессмыслицы.

Во-первых, возражающий мне уверен, что он произносит… буквы, а не звуки. Уверенность предельно нелепая, но не я же ее выдумал. Очень многие уверены, что в слове рожь произносится… «жэ с мягким знаком»!

Во-вторых, всерьез высказывается мысль, что рядом со звуком [д] может произноситься звук [с] (это-де «правильное» произношение!). Но для любого человека, который владеет русским языком как родным, это вещь невозможная[36].

Предположим, вы запишете на магнитофоне естественную, непринужденную русскую речь; истратите на это сто, двести километров ленты — все равно не услышите, как бы внимательно вы ни прослушивали потом свою запись, чтобы [с] и [д] стояли рядом внутри слова.

Законы произношения жестки, требовательны, категоричны: рядом с [д] может стоять [з] и не может [с]. При этом: рядом с мягким [д] — только мягкое [з]; рядом с твердым [д] — только твердое [з]. Уздечка, ездить, гвоздей, бездельник, здесь... — всюду перед мягким [д^ь] только мягкое [з^ь]. По фонетической орфографии пришлось бы писать: зьдесь или зьдьэсь... И сколько бы русских слов вы ни перебирали — все они будут подтверждать это правило, и никаких исключений нет.

Законы произношения, оказывается, еще категоричнее, еще тверже, чем законы письма. На письме я могу поставить и ту букву, и другую; рядом с д написать и с, и з. Сами нормы правописания легко изменяются решением какой-нибудь комиссии.

Произношение не допускает такого вмешательства. Даже желая произнести дуб, зуб с [б] в конце, мы не сможем это сделать[37]. Единственно возможное для нас произношение: [дун] [зуп]. Никакие декреты не заставят его изменить.

И закон этот, не в пример всяким правилам письма, не знает исключений. Нет человека, который, в ответ на вопрос: что болит? — ответил бы: [зуб]. Непременно скажет: [зуп], и это — всякий, каждый, любой, если только он не иностранец. И так — во всех словах.

Представьте: придумали вы рассказ про какого-то Тарабуба (кто он такой, Тарабуб? не знаю; вам виднее). Важно, что последний звук в его имени, конечно [п]: Тарабу[п]. Во всех падежах: Тарабуба, Тарабубом, Тарабубу — всюду [б], но в именительном — [п]. Это закон: на конце слова в русском языке невозможно [б], оно заменяется звуком [п]. Закон не знает никаких исключений!

Появилось, скажем, Центральное всесоюзное объединение библиотек — ЦВОБ. Конечное [б] опять-таки сейчас же превращается в [п]: [цвоп]. Вот какую силу принудительности имеют законы произношения!

Поэтому я и смог угадать, как вы произносите слово сделавший, хотя и не слышал вашего голоса. Закон таков: перед [ш] не произносится [в], а только [ф]. Послушайте: пропавший, вшить, ковши, левша, согласившись... Всюду [фш].

Почему же многие слушают, а не слышат? Почему существует речевая глухота?

Примерно по той же причине, по которой смотрят, а не видят.

Комната освещена электрической лампой. Вы видите на столе белый лист бумаги. Какого он цвета?

Другая комната; она выходит окнами на север, в окно видно чистое небо. День ясный, солнечный. На столе лежит белый лист бумаги. Какого он цвета?

Вы скажете, что они оба белые; попросту нелепо спрашивать, какого цвета белый лист. Сколько бы вы ни всматривались в эти листы, ответить сможете то же самое: белые-белые. И одинаковые.

Однако точный физический анализ показывает, что бумага, освещенная электрической лампой, отражает те же лучи, что лимонная корка. Она лимонно-желтая, но мы видим белую. Синий лист в этой же комнате становится зеленоватым, а мы видим его синим.

В комнате с окнами, обращенными к синему ясному небу, тот же лист (на наш взгляд — белый) отражает массу голубых лучей. Он голубой-голубой.

Мы разное — лимонно-желтое и голубое — видим как тождественное: белое. И наоборот, одно и то же мы видим как разное…

В комнате лежит мяч. Какой он? желтый. Сколько на него ни смотри, ясно, что желтый. В другой комнате — опять мяч; на наш взгляд, несомненно, голубой. В третьей комнате, увидев мяч, категорически скажем: он зеленый.

Желтый мяч мы видели в комнате, обращенной окнами к синему небу; голубой мяч — в комнате с электрической лампой; зеленый мяч — в комнате с рассеянным светом от белых облаков. Это действительно разные мячи. И помести мы их в одну комнату, мы бы подтвердили свои наблюдения: цвета разные и именно те, какие мы назвали. Но вот что удивительно: если бы дать спектральный анализ лучей, идущих от трех наших мячиков в разных комнатах, то прибор бы показал, что все лучи одинаково зеленые.