— Теперь она не произведет никакого впечатления, — грустно возразил Ск.

— Не важно! — наступал Вг. — Важно начать! Начать хоть что-то делать для возрождения нации. Нельзя же только стенать и заламывать руки!

— Нас никто не подпустит к эфиру. Едва услышат о теме заявления — вызовут стражей веры: в нас увидят саму скверну в обличье физиков, — усугубил возражение Лц.

Вг замер на миг, точно напоровшаяся на охотничью стрелу птица, но тотчас же его идея рванулась вперед:

— Значит, нужна хитрость! Скажем, что хотим разоблачить тайных пособников Грж. Причем в открытую. К чему месяц назад призвал верноподданных Державный синклит… А кстати, для чего это сделано?

— Видно, и до Поводыря дошло, что в безымянных «свс» можно понаписать любых нелепиц и не опасаться ответственности.

— Говорят, что это не ослабило шквал наветов, — безнадежно махнул рукой Ск. — Грязные бумажки без подписей продолжают идти, и по ним, как и прежде, создаются терцеты.

— А подписавшийся клеветник, — подхватил Лц, — ставит не свое имя, а вымышленное или имя соседа, сослуживца, а то и просто взятое из адресного справочника. Терцеты ведь все равно не вызывают автора доноса. Формальность соблюдена — и ладно. Можно терзать ближнего.

— Так вот, чтобы пресечь терзания безвинных — едемте! — сорвался в патетику Вг. — С помощью обмана выкрикнем правду!

— Я согласна, — быстро ответила Эо. — Что бы со мной ни стало — согласна.

— Но это же безумие, равнозначное самоубийству! — Ск старался быть убедительным даже в интонации. — Нам не дадут сказать и десятой доли необходимого. Но даже за эту долю объявят врагами нации…

— Но, может быть, другие пробьются к трафальерам со второй долей правды, а третьи — с третьей, и сообща мы выскажем ее до конца. Здесь есть надежда, и ради нее мы с Вг едем. Кто с нами?..

Доктор Пф, стоявший поодаль и не проронивший ни звука, горестно вздохнул и двинулся прочь.

— Я староват для таких подвигов, — опуская голову, сказал Ск. — И обременен большой семьей.

— Я тоже. — Лц опустил ладони на плечи молодых коллег. — Если можете, поймите и простите нас. И давайте забудем ваш порыв — он погубит вас.

— Да, будем считать, что идея не возникала! — моляще попросил Ск.

— Идея возникла! — со странным облегчением, почти весело сказала Эо.

И они торопливо зашагали к многоярусной стоянке воздухоплавов.

Волнения в трудовых резервациях, с давних пор приобретшие на Айсебии определенную цикличность — примерно раз в десятилетие, — и теперь, дойдя до точки кипения, сорвали защитные обручи в виде военизированных формирований и выплеснулись клокочущими волнами вооруженного восстания на окрестные города и поселения, на бойкие центральные магистрали и полусонные местные дороги. Доведенные до исступления ненавистной подневольной работой на государственных угодьях, нищенской оплатой своего труда, обитанием в тысячеквартирных пластмассовых домах-сотах, низкокалорийным пайковым питанием, стерилизованной дозированной информацией о событиях на планете, виртуозным сладкозвучным воспеванием диктаторских деяний и добродетелей во всех доступных книгах и по всем видеоканалам — идеологическим и культурническим, сельские трудовики организованно ворвались ночью в арсеналы, вооружились и к утру частично перебили своих тюремщиков, рассеяв остальных в пространстве.

Из массы лозунгов, выдвигавшихся повстанцами на заре движения, остался всего один, сконцентрировав в себе все упования невольников: «Гибель кабале — жизнь предприимчивости!» Малюя лозунг на чем попало — на стенах, оградах, витринах, деревьях, рекламных щитах, дорожном покрытии, частном и казенном транспорте, потоки одурманенных свободой кабальников захлестывали улицы, грабили магазины, склады, банки, громили учреждения, расправлялись с гонорящимися чиновниками и, постепенно свирепея и заносясь в дерзновениях, подбивали друг друга на поход против столицы и решительное противодействие регулярникам.

В числе наиболее рьяных поборников большой драки был овощник-новичок, совсем недавно этапированный в сельскую резервацию, как глухо поговаривали, по повелению самого диктатора. Стихией восстания, живо распознавшей в нем недюжинный ум, он без промедления был введен в круг вождей и в качестве такового принялся успешно модернизировать захваченное оружие.

Времени, однако, мятежникам не хватило: регулярники обложили их раньше, чем ожидалось, но, что было самым печальным и неожиданным, — с воздуха. Боевые летающие аппараты, снабженные установками РВ-7, распыляющими вещество любой плотности, челночно атаковали военные воздухоплавы, захваченные повстанцами и маршем рванувшиеся было к столице. Прочные корпуса, будучи не в силах противостоять новейшим достижениям молекулярной физики, рассыпались в пыль, погребая под своим прахом прах не успевающих ужаснуться вольнолюбцев.

Восстание как явление прекратило свое существование в считанные часы.

Донесение об этом диктатор получил поздним вечером в своей загородной резиденции. Оно удовлетворило его, но не обрадовало: кабальники были уничтожены, однако экономические проблемы оставались, и очередной нарыв мог вызреть в любой другой резервации, притом когда угодно.

Убедившись, что сон в эту ночь к нему не снизойдет, ва-Жизд распорядился доставить в резиденцию шефа департамента «Национальный дух» ур-Муона.

Когда духовник нации, не на шутку встревоженный — диктатор редко практиковал ночные вызовы, тем паче во дворец для отдыха, — был препровожден в высокую башню-обсерваторию, ва-Жизд, облаченный в свободную рабочую блузу, что-то пристально разглядывал в мироздании, окаменело припав к окуляру мощного телескопа. Почувствовав шевеление за спиной, он движением руки приказал пришельцу сесть.

— Вот уж каждое пятнышко на этом проклятом Трафальеруме знаю, а все никак не могу наглядеться, — не отрываясь от окуляра, сказал он, — завораживает меня планетка, боюсь в маньяка превратиться… Из-за нее и вытащил тебя в ночь…

Резко отодвинувшись от телескопа, он переключил тлеющий свет на яркий и пересел на низкий пуховик рядом с ур-Муоном. Уловив тревогу в глазах духовника, успокоил:

— Расслабься, ничего не стряслось… Если не считать полного уничтожения бунтарей-резервантов.

— Полного?! — восторженно вырвалось у духовника нации. — Но ведь операцию начали только днем!

— Новейшая техника управилась со старой еще до наступления темноты. — Властитель Айсебии повернулся к телескопу. — Вот так бы нам и с трафальерами…

— Пока наши умники хотя бы на полшага не обставят их умников, это будет оставаться грезами… ге-Стабу надо наседать на ра-Гура и его «Науку»…

Чуть заметная растерянная ухмылка тронула губы диктатора.

— Он и наседал… Ни во что, кроме оружия, он не верит, поэтому взял ра-Гура в оборот, но в слишком жесткий: забыл, что тот ученый и по положению был ему ровней; пережал в насилии и получил от хиляка-кукишника прямой в нос — при подчиненных… Моя злость на ра-Гура тоже еще не улетучилась, и я согласился на его временную отправку в сельскую резервацию…

— Туда?! — с ударением, предчувствуя фатальный исход, шепотом прокричал ур-Муон.

Повелитель кивнул. Но отчаянный вопрос не сходил с лица визави.

— Его ищут среди немногих уцелевших, расползшихся кто куда, — правильно прочитал он вопрос. — Но шансов мало, он ведь выбился в главари и, судя по донесениям, подбивал бунтарей к походу на столицу и… низложению диктатуры… Значит, ехал в бронированном воздухоплаве, а их всех обратили в пыль.

— Если так, то это чреватая утрата…

— Для науки — да. Для нации, — ва-Жизд подчеркнул мысль интонационно, — как мы с тобой понимаем ее интересы, — нет! Ибо он стал нашим врагом. И получил, что заслужил… — Металлический тон сменился на доверительный: — Так что теперь, ур-Муон, надежда исключительно на тебя. Я выволок тебя из постели, потому что до утра меня извел бы один вопрос. Помню, что условленный срок еще не истек, и тем не менее спрашиваю: плод еще зелен? Не укусишь?