Из-за пристрастия к птичьей охоте они с молодости приклеили друг другу клички пернатого происхождения, по-братски разделив на двоих брачный скалерный зов: крилли-чваа. Их подлинные имена были лишь в служебном обороте: в кредитном банке-спруте, где Крилли заведовал процентным сектором, и в Планетарном хранилище эталонов, где Чваа занимал элитарный пост распорядителя закрытого фонда нормативных культовых уложений.
— Со вчерашнего вечера никак не выясню у тебя — то сборы, то гонка сюда, — отчего ты такой вяленый? Может, и по вкусу не уступишь блаомюлю валерийской солки? Может, ты созрел для прожевывания и опрыскивания керметским пивом? Так я бросил в багажный отсек баллончик, могу вернуться…
Благовоспитанный, чуткий к чужим огорчениям Крилли попытался растормошить подавленного чем-то Чваа. Тот в этот момент угрюмо вырывал арбалет у старавшейся разоружить охотника лианы. Сладив с коварным врагом в союзе с тойсом, складным топориком, Чваа громоздко выругался и тяжко, с раскатистым злым пристоном вздохнул.
— Когда мы с тобой про эпидемию говорили?
— Севесешную? Декады две назад. Кстати, у меня сумасшедшая новость в связи с ней…
— А у нас уже не новость — старость. И потому, что заразили хранилище на другой день после нашего разговора, и потому, что лихо старит эта эпидемия все живое.
— Что стряслось, Чваа?.. Иди за мной, здесь свободный проход…
— Оказывается, наша Планетарка по маковку забита «богами», которые до того озабочены состоянием эталонов, что буквально засыпали все службы своими грязными бумажонками. И попробуй отмойся!
— Не хочешь ли ты сказать…
— Да-да, мне тоже прилепили на лоб «свс». Не видно? Присмотрись получше…
— Получается, я еще вчера присмотрелся, только не понял, что бациллы впились и в тебя. Как же сварганены обвинения?
— Как обычно: капля истины, океан клеветы… Давай присядем, задыхаюсь что-то…
— Может, вернемся? В вездеплаве аптечка…
— Ничего, сейчас пройдет… Если помнишь, повседневная работа моего фонда заключается в изучении, систематизации и, в случае необходимости, реставрации древнейших документов, унаследованных нами от многочисленных религий прошлого. Именно реставрации и приделали длинные лживые ноги, и пошла она гулять по культовым — сперва в хранилище, потом, вообрази-ка, в синклите Е2, — представая и перед нашим реве, и даже перед этим зловещим Шш как способ для исторических передергиваний, передержек, инсинуаций — с целью искажения краеугольных религиозных догм и постулатов.
— Не укладывается в черепе… Не иначе справедливость на планете впала в летаргический сон.
— Не имею информации о планете, а в столице, похоже, это так и есть.
— Позволь наивный вопрос: зачем сотрудникам закрытого фонда искажать старые догматы?
— Старые, но не устаревшие. Ты запамятовал одну из непреложных аксиом нашего вероучения. В нем — в нынешнем его виде — вообще ведь царят догмы, которые восходят к древнейшей апостольской троице, навязанной и нам в качестве святой, — Нрк, Ргл, Пнн. Лишь этим богам и молимся, лишь их прозрениями живы, лишь их прорицаниями поверяем чистоту своих деяний и помыслов.
— Давно мучаюсь крамолой: святые здравствовали в таких вековых толщах, что точные даты отскочут от зубов разве что архивных крыс вроде тебя. Так как же исторгнутые из святых чрев откровения могут быть верны сегодня? По миновении веков? Или вероучение мумифицировалось?
Чваа иронически взглянул на приятеля и толкнул его плечом.
— Сходи к банковскому реве, пусть укрепит тебя в вере — она подослабла.
— Возможно, это произойдет гораздо раньше, чем ты думаешь… Но на свой вопрос я не получил ответа.
— Тысячу лет назад святая троица расчревилась не просто истинами, но веропровидческими истинами! В этом вся суть. Раз апостолы божественно провидели не возникшее еще время, значит, ныне, когда оно наступило, равно как и на каждый вновь наступающий день, их наставления есть не мертвая, но живая плоть.
— Все равно не схватываю. Для чего тебе при реставрации полуистлевших канонов что-то в них передергивать, а тем паче искажать…
— Вот плоды твоего юношеского недолюбливания логики — не обижайся, нареченный брат Крилли… Коль скоро нынешнее вероучение зиждется на апостольских прорицаниях тысячелетней давности, которые я злонамеренно и тайно искажаю в толстостенной тиши закрытого фонда, значит, и оно, нынешнее, становится неточным, фрагментарно искаженным. Кропотливо изучая патриаршие заветы, духовные академики Державного синклита, утверждается в «свс» и — внемли, Крилли! — подтверждается терцетом, скрупулезно переносят подтасовки, в которых меня якобы уличили, в вечно живое вероучение, развиваемое на базе неиссякаемых исследований религиозными лидерами, прежде всего, конечно, Поводырем…
В неподдельном ужасе Крилли стиснул виски, шепотом вскричал:
— Тебя обвиняют — ни много ни мало — в преступлении против религии?!
— Практически так, хотя пока такой формулировки мне не предъявлено. Но и точки в деле еще нет…
— Но ведь опровергнуть обвинения очень просто: структурный анализ бумаги, считывающий нейтрон… У вас нет приборов, что ли? Давай монускрипты мне — в банке набили руку на распознавании фальшивок.
— И приборы есть, и результаты экспертизы: искажений текстов нет. Ни одного!
Крилли в волнении вскочил.
— Так в чем же дело, Чваа? Ведь аппаратура не может лгать, ты невиновен!
— Терцет попросту отмахивается от полученных итогов. Не хочет даже обсуждать их. Исходит лишь из того, что в принципе при реставрации подделки возможны. А раз возможны, стало быть, имели место, стало быть, я — вероотступник. Такая вот простенькая логика.
— Неспроста я с юности ей не поклонялся, зря ты меня только что укорял.
— Не верят культовики своим подданным. А почему? Сами по маковку погрязли в черных мирских грехах и соблазнах — вот в чем беда. А нас по себе судят.
— Что же теперь делать, Чваа? Сидеть, сложив крылышки, — записаться в самоубийцы…
Чваа быстрым щелчком сшиб с колена глебла, ядовитого тростникового паука, и тихо, как откровение, поведал:
— Один терцетчик — не дрянь. И не из трусов. Во-первых, объяснил: реве хранилища из шкуры лезет, лишь бы изобличить крамолу, — надеется на повышение. На инструктаже у Шш он понял: выявление отступников угодно. Во-вторых, согласился написать особое мнение — о моей полной невиновности, с приложением данных экспертизы.
— Это уже кое-что…
— Но не все. — Чваа болезненно улыбнулся. — Сядь обратно, а то рухнешь, когда я выложу тебе остальное.
Крилли с готовностью сел.
— Я сам написал «свс» на старшего терцета — он приспешник из провинции — и нашего реве!
Крилли немо разинул рот и восторженно замотал головой.
— Обвинил обоих в культовом карьеризме, в кощунственных сомнениях насчет чистоты религиозных догм, в святотатстве по отношению к апостольской троице… — Перехватив недоуменный взгляд приятеля, Чваа пояснил: — С глеблами общаться — научишься кусаться! Пусть теперь и мерзавцы повертятся, подоказывают свою святость… Особенно когда никто не хочет вникать в объяснения…
— Поскольку тебя приговорили к виноватости!
— Вот-вот, молодчага, Крилли, точно схватил, именно так: приговорили к виноватости! Заранее!
— Кругом чудится крамола, покушения на устои…
— Когда неправедность ползет с горних высей, ничего не остается, как выискивать ее в копошащихся у подножия: авось от себя отвести удастся…
— Видимо, это один из несформулированных социальных законов… А как же внешне выглядит твое служебное бытие?
— Являюсь в фонд, имитирую рвение, а сам уже на нервном пределе, жду: то ли меня поволокут в синклит, то ли терцетчиков выволокут вон… Да, про какую сумасшедшую новость ты говорил?
— После твоей истории она не более чем тривиальность: с предстоящей декады в банке приступает к расследованиям венок терцетов.
— И до финансов добрались!.. Что ж, давно пора дезорганизовать и эту сферу — она ведь в ряду жизненно важных.
