Лавируя между множественными кровяными болотцами, образовавшимися в больших полушариях, и настырно пробиваясь к живым, не притопленным еще уголкам сознания, голос зародил в восславленном верой и трафальерами старом трансплантаторе Фтр двоякое чувство — умиротворения и недоумения: отчего же среди бесчисленных его учеников, знаемых им и незнаемых, прилежно шествовавших за ним в теории и в деле, перенявших как будто бы у него знания и умения, никак не отыщется ни одного, кто бы отвез его из этой роскошной клинической опочивальни в операционную, высушил бы болотца, выкорчевал очаги поражения, которые отняли у него речь, околодили конечности, и заменил бы расползшиеся ткани на здоровые, взятые у подходящего донора, ведь это так просто…
Вялое, неуцепистое шевеление мысли мягкой кошачьей лапой поприжал все тот же голос и тихонько повлек ее совсем в другую сторону, немножко бахвалясь, немножко жалуясь…
— В горной провинции М=6·1027 г хирургов не хватало, и мне сразу отдали всю кардиологию. Практика фантастическая: диагностируешь сам, принимаешь решения сам, идешь на лазер сам, ну и отвечаешь сам. За пару лет так набил руку, что сшивал буквально взорванные инфарктом сердца. Если, конечно, успевали довезти… Однако вскоре прискучило быть портняжкой, потянуло на пересадку: привитый вами вирус искательства не давал житья. А ваш научный багаж я всегда таскал за собой… Наладил с помощью местного синклит донорскую службу и… первому же реципиенту не смог запустить мотор. Перетрусил до зубовного перестука, куда только петушиная самоуверенность подевалась… Но затею шеф клиники бросить не позволил. Второго смертника, бывшего знаменитого атлета, кое-как вытащил — исключительно благодаря тому, что как молитву бубнил вслух малейшие ваши предписания к каждому этапу операции, к любым возможным осложнениям. Я их и раньше назубок знал, да руки пока что росли не оттуда… Дальше пошло легче. Успокоился, приободрился. Прошмыгнула еще тройка годов. Услаждая слух, по горным селениям погромыхивала молва об умельце-спасителе. И вот тут…
Голос надолго смолк, и немощная мысль Фтр, оставленная без провожатого, крутнулась на месте, точно заблудилась в лесу, и, не сделав попытки продлить свой куцый век, истаяла… Но голос возник снова и снова ринулся в глуби серого вещества, разбрызгивая по пути застойные кровяные хляби, снова, став теперь чуть пожестче, будто кресалом, высек искру из каменеющего сознания…
— Вы, конечно, помните шумный процесс, проходивший лет двадцать назад над кучкой религиозных фанатиков, потомков древних фалангистов, вознамерившихся добиться автономии горной провинции. Да, именно там я и врачевал. И именно тогда… Вот до чего додумались хитрые изуверы, страждущие власти: чтобы устранить правящий синклит, они решили прибегнуть к услугам медицины. Этот коварный ход им подсказала ситуация: с сердечной недостаточностью у меня лежал ревнитель веры провинции. Ничего экстраординарного, отлежался бы и вышел… Но тут являются двое и без обиняков требуют, чтобы я убедил реве в необходимости пересадки сердца. Операция же должна закончиться летальным исходом. В случае отказа они гарантировали такое развитие событий: реве выписывается из клиники, но подставные лица внушают ему опасение за свою жизнь и склоняют к пересадке сердца в соседней провинции — под тем предлогом, что там освоено более совершенное оборудование; когда все будет готово к трансплантации, я упаду с горной кручи и превращусь в идеального донора, чье молодое тренированное сердце будет незамедлительно пересажено ревнителю, но… отторгнется уже через несколько часов…
На мгновение голос дрогнул, едва приметно, но дрогнул, — видимо, его хозяин наново переживал давнишнюю драму. Потом, как и прежде, зазвучал ровно, укачивающе, без эмоциональных пережимов…
— В случае же согласия, сразу после констатации гибели правителя провинции, в клинику срочно вызывалась его главная опора — правая и левая руки — якобы для принятия последних волеизъявлений отходящего. Неподалеку от клиники их скоростной воздухоплав врезался в тяжелый и неуклюжий трубовоз, преждевременно выплывший на магистраль из-за внезапно перегоревшего тормозного блока. Погибнуть служители культа не могли, благодаря мощным амортизаторам, установленным на всех видах транспорта, но пострадать — получить сотрясения, травмы, впасть в шоковое состояние с непредсказуемыми последствиями — были «обязаны». Доставленные в мое отделение, они через день-другой должны были отправиться за своим повелителем. Изобретение конкретных причин возлагалось на меня… Старательное выполнение всей этой громоздкой миссии сулило мне либо доходную должность шеф-медика провинции, либо передачу общинной клиники, где я работал, в мое частное владение — по выбору. Ну а невыполнение… Впрочем, об этом я уже говорил.
Что мне было делать?!
Кричащим шепотом ударился вопрос в стены опочивальни. Грудь больного заколыхалась под частыми и тяжкими вздохами, исторгшими из недр недвижимого тела не то стон, не то вой. Неожиданно голос опять круто переменился, стал обреченным и исповедальным…
— Я сделал все так, как приказали фанатики, те двое… Точно по их сценарию… Сперва «не повезло» ревнителю: в самый неподходящий момент «перегорела» аппаратура, поддерживавшая его жизнь… Потом напасть свалилась на его сподвижников: после аварии один «не вышел из шока», другой, «получивший разрыв аорты», истек кровью, поскольку в округе «не оказалось» нужной несчастному редкой группы… Скажете, грубая работа?.. Еще бы, я ведь не был профессиональным преступником. Но волноваться было нечего: фалангисты не позволили бы никому взять след. Если бы власти не напали на их собственный… Фанатиков, а их оказалось всего-то четверо да столько же прилипал, уничтожили… Меня же, как подневольного убийцу — смягчающее обстоятельство, — водворили на урановый рудник… Выпустили уже давно — за усердие… В горы, разумеется, не вернулся… Служу медиком общего профиля в большой парфюмерной фирме… О карьере забыл и думать…
Толстостенный овальный сосуд опочивальни ненадолго заполнился тишиной.
— Да вот обо мне не забыли… Те, кому ведать и помнить надлежит… Не забыли как о специалисте по медицинским убийствам… Потому и в терцет включили. Потому и к вам заслали… Как… э-э… коллегу к коллеге…
Голос вдруг засуетился, заспешил, засеменил мелким бесом:
— Вы только не обижайтесь, я же говорил, что с юности преклоняюсь перед вашей научной проницательностью, перед непостижимыми практическими достижениями. И не моя вина, что я здесь. Я вот и остальных терцетчиков попросил не мешать, чтобы, значит, нам посвободнее было. Вы не стесняйтесь меня, я же сам точно в такой шкуре бегал, а куда денешься, когда ультиматумом по горлу: либо — либо. Синклит-то — не городской, уже Державный — подозревает, что вы активный участник заговора и вам поручено всех сановных ревнителей постепенно и как бы очень естественно спровадить к предкам. У них сведения такие есть, где указано на девять будто бы умышленно… э-э… простите… зарезанных… простите… вами служителей культа высокого ранга. За год! И имена названы, все девять. Я-то не сомневаюсь, что это бред — насчет заговора и злого умысла, потому что знаю, как это делается: либо — либо! Вы не убийца, как и я, мы оба жертвы тайных сил. Вас заставили убрать неугодных кому-то культовиков, уверен — заставили, и потому хочу помочь вам, но для этого вы должны признаться мне, что все так и было, как я обрисовал. Если не станете утаивать правду, нам обоим будет хорошо: вас не испепелят, раз вы были подневольны, а может быть, и вовсе простят — за великие прошлые заслуги, Поводырь вправе так поступить; мне же, глядишь, разрешат частную хирургическую практику — за то, что добился вашего признания хотя бы в половине преступлений… Ну как, сознаетесь? Шевельните веком, этого будет достаточно!
Невероятным усилием мобилизовав оставшиеся в организме скудные ресурсы, Фтр удержал ускользающее сознание, которое бегством в небытие норовило спастись от давящей тяжести и разрывающей его обитель боли. По расхожему парадоксу этому способствовала чудовищность услышанного.
