Я была благодарна ему, но не выказала не уместного волнения.

— Это напомнило мне… — Он почесал пальцем нос сбоку. — Напомнило, как управляющий подал мне сегодня после обеда недельный счет. Просто невероятно. Можете мне не верить — но он вставил туда стоимость крошечного стаканчика молока, которое я пью в постели от бессонницы. Естественно, я не стал за это платить. Трагедия в другом. Мне кажется, молоко мне больше не поможет, потому что от моего прежнего отношения к нему ничего не осталось. Я знаю, что наживу горячку, пытаясь измерить глубину падения такого богатого человека, как наш управляющий. Не забывайте обо мне сегодня ночью. — Он бросил кулек под ноги. — Не забывайте, что со мной может случиться худшее, когда ваша сонная голова упадет на подушку.

Две дамы вышли на крыльцо и, стоя плечом к плечу, устремили свои взгляды в сад. Одна, старая и тощая, почти всегда одевалась в платья, расшитые черным бисером, и не расставалась с атласным ридикюлем; тогда как другая, юная и тоненькая, была в белом платье, и ее волосы были мило украшены розовато-лиловыми цветами душистого горошка.

Профессор выпрямился и одернул жилет.

— Мать и дочь Годовска, — прошептал он. — Вы знакомы с ними? Они из Вены. У матери какая-то болячка, а дочь — актриса. Фрейлейн Соня совершенно современная женщина. Думаю, она вам понравится. Сейчас ей приходится ухаживать за матерью. Но какой темперамент! Однажды я изобразил ее в альбоме тигрицей с цветком в волосах. Вы извините меня? Может быть, мне удастся уговорить их, и тогда я вас познакомлю.

— Я возвращаюсь в свою комнату, — сказала я.

Однако Профессор вскочил и погрозил мне пальцем.

— Ну уж нет! Мы ведь друзья, так что буду с вами совершенно откровенен. Полагаю, им покажется несколько «нарочитым», если вы уйдете сейчас, едва они вышли из дома, после того как довольно долго просидели наедине со мной в темноте. Вы же знаете людей. Ну да, вы знаете их не хуже меня.

Я пожала плечами, отмечая уголком глаза, что, пока Профессор говорил, мать и дочь уже направились к нам через лужайку. Они подошли совсем близко, и герр Профессор встал.

— Добрый вечер, — дрожащим голосом произнесла фрау Годовска. — Отличная погода! У меня почти нет сенной лихорадки!

Фрейлейн Годовска не произнесла ни слова. Она наклонилась над розой, распустившейся в садике, а потом величественным жестом протянула герру Профессору руку. Он представил меня.

— Это моя юная английская приятельница, о которой я вам рассказывал. Она здесь чужая. Мы вместе ели вишни.

— Очень приятно, — вздохнула фрау Годовска. — Мы с дочерью часто смотрим на вас из окна. Правда, Соня?

Соня оглядела мои внешние видимые формы внутренним взглядом души, потом повторила свой величественный жест, но уже в мой адрес. После этого мы все четверо сели на скамейку, ощущая легкое возбуждение, как устроившиеся на своих местах пассажиры в ожидании громкого свистка. Фрау Годовска чихнула.

— Неужели сенная лихорадка? — Она открыла атласный ридикюль и поискала носовой платок. — Или это из-за росы? Соня, дорогая, роса уже выпала?

Фрейлейн Соня обратила лицо к небу и полуприкрыла глаза веками.

— Нет, мама, у меня совсем сухое лицо. Ой, поглядите, герр Профессор, ласточки летят. Как стайка японских мыслей — nicht wahr?[47]

— Где? — вскричал герр Профессор. — О да, вижу, возле кухонной трубы. Но почему вы сказали «японских»? Почему их нельзя сравнить со стайкой немецких мыслей? — Он повернулся ко мне. — В Англии есть ласточки?

— Полагаю, что есть, но только в определенное время года. Одно точно, англичане не усматривают в них никаких символов. В Германии…

— Никогда не была в Англии, — перебила меня фрейлейн Соня, — но у меня много знакомых англичан. Все они такие холодные!

Она поежилась.

— У них рыбья кровь, — проговорила, как отрезала, фрау Годовска. — У них нет ни души, ни сердца. А вот ткани у них самые лучшие. Двадцать лет назад я провела неделю в Брайтоне, и халат, который я там купила, до сих пор цел — тот самый, Соня, в который ты заворачиваешь бутылку с горячей водой. Мой покойный муж, твой отец, Соня, много знал об Англии. Но чем больше он узнавал, тем чаще повторял: «Англия всего лишь остров из говяжьего мяса, плавающий в горячем море подливки». Правда, хорошо сказано? Соня, помнишь?

— Мама, я ничего не забываю, — ответила Соня.

— И в этом доказательство вашего призвания, gnadishes фрейлейн. Вот я подумал — это очень интересно — благословение или, простите меня, проклятие такая память?

Фрау Годовска смотрела вдаль, как вдруг У нее опустились уголки губ, и сморщилось лицо. И из глаз полились слезы.

— Ach Gott! Любезная фрау, что я такого сказал? — воскликнул герр Профессор.

Соня взяла мать за руку.

— Знаешь, сегодня на ужин тушеная морковь и ореховый торт. Пойдем-ка в дом, сядем за стол.

Она искоса окинула нас с герром Профессором трагическим взглядом, в котором я прочитала осуждение.

Я последовала за ними по лужайке и вверх по ступенькам.

— Чудесный, милый человек, — прошептала фрау Годовска.

Тем временем фрейлейн Годовска свободной рукой поправила на голове «украшение» из душистого горошка.

Это объявление висело на печальной голове оленя в столовой и украшало ее, как прежде красно-белое меню, возле которого герр Профессор неизменно кланялся и говорил: «Приятного аппетита», — так что нам это, наконец, надоело, и мы предоставили улыбаться официанту, в конце концов, ему деньги платят за ублажение гостей.

В назначенный день замужние дамы шествовали по пансиону, одетые как обитые тканью стулья, а незамужние дамы — как обитые муслином туалетные столики. Фрау Годовска приколола одну розу к своему ридикюлю, а другую — к белой вставке, лежавшей на груди, словно салфетка на спинке кресла. На мужчинах были черные фраки и белые шелковые галстуки, и папоротниковидные бутоньерки щекотали им подбородки.

Пол в салоне был натерт, стулья и скамейки расставлены, повешена гирлянда из флажков, которые неуемно прыгали и крутились на сквозняке, как возбужденные дети в банный день. Мне определили место рядом с фрау Годовска, и предполагалось, что герр Профессор и Соня присоединятся к нам после окончания концерта.

— Вы почувствуете себя одной из выступающих, — благодушно сказал мне герр Профессор. Жаль, что англичане такой немузыкальный народ. Ничего! Сегодня вы услышите кое-что особенное оказывается, у нас тут гнездо талантов.

— Что вы собираетесь читать, фрейлейн Соня?

Она откинула назад волосы.

— Этого я никогда не знаю до последнего момента. Выхожу на сцену, жду несколько мгновений, и появляется такое чувство, будто меня ударили тут. — Она поднесла руку к броши на горле. — И… начинают литься слова!

— Соня, наклонись, — прошептала ее мать. — Дорогая, у тебя сзади на юбке видна булавка. Давай я выйду вместе с тобой и переколю ее, или ты сама справишься?

— Ах, мама, что ты говоришь? — Соня очень рассердилась и вспыхнула. — Ты же знаешь, как я в такие моменты чувствительна к любым неприятным впечатлениям… Пусть уж лучше юбка упадет, чем…

— Соня, душечка!

Тут раздался звонок.

Вошел официант и поднял крышку рояля. Не избежав общего волнения, он забылся и грязной салфеткой, которая как обычно висела у него на руке, стряхнул пыль с клавиш. На возвышение легко поднялась фрау Оберлерер в сопровождении очень молодого джентльмена, который дважды высморкался, прежде чем швырнул платок внутрь рояля.