Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Довелось мне увидать собственными глазами тогдашнюю газету «Заря». Её перелистывал бай Владо, а я глядел из-за его плеча.

Наско-Почемучка - i_032.png

Крупные шрифты заглавий на первой странице так и бросались в глаза: «Германские воздушные силы бомбят английские города», «Почему Франция оказалась побеждённой?», «С 20 декабря к хлебу будут примешивать 15 % кукурузы».

В газете был опубликован большой снимок царя Бориса со свитой. «В 10 часов 15 минут прибыли Их Августейшие Величества Царь и Царица, Её Высочество герцогиня Вюртембергская, и Их Высочества князь Кирилл и княгиня Евдокия в сопровождении военной и цивильной свиты…» Я не дочитал сообщения, потому что бай Владо перевернул лист. На вкладыше выстроились объявления. Рекламировался радиоприёмник «Империал», шли объявления о программах в кинотеатрах.

Бая Владо не интересовали кинопрограммы. Прищурив глаза, он проглядывал статьи под рубрикой «Жизнь в Царстве». Подзаголовки, набранные более мелким шрифтом, гласили: «Лечение туберкулёзников в Фердинандском», «Условия приёма в полицейское училище», «Новые убийства, совершённые разбойником Койчевым», «Сигналы воздушной тревоги и отбоя», «Народное собрание обсудит на очередном заседании законопроект о гражданах европейского происхождения».

Газета «Заря» была у меня перед глазами! Она пахла свежей типографской краской. Она была наполнена сообщениями о воздушных тревогах, полицейских училищах, фотографий улыбающихся фашистских главарей — Гитлера и Муссолини.

Я мог бы рассказать баю Владо и его друзьям о многих вещах, которых они не знали. Я мог бы им сообщить, что царь Борис будет не только третьим, но и последним болгарским царём, я даже знал дату его смерти. Мог назвать и точную дату победы над фашистской Германией.

Я оказался одновременно и в их времени и в будущем. Мог я им рассказать и о Болгарии больших заводов и обширных, не разделённых межами полей.

Но какой смысл был бы в этом?

Люди шли своей дорогой. Боролись и мечтали. Мы с моим другом были тут странными гостями, попавшими в тогдашнюю Болгарию из будущего.

Я попытался объяснить кое-что моему сверстнику Василу, сыну бая Владо, и ничего из этого не вышло.

Васил был худеньким и бледным мальчиком. Одет он был в ветхий костюмчик, брюки на коленках протёрты и заштопаны. Уходя в школу, он закидывал через плечо старую сумку с учебниками и скудным завтраком.

Я ему сказал, что у меня в Софии есть двоюродный брат, которого тоже зовут Васил, он учится в школе имени Юрия Гагарина, а живёт на бульваре Георгия Димитрова и здорово играет на скрипке. Он даже однажды давал сольный концерт. Сын бая Владо уставился на меня и попросил повторить название школы. Конечно, Васил не слыхал и не мог слышать имя Юрия Гагарина. Да и откуда бы ему услыхать: руда для той ракеты, на которой полетел Гагарин, ещё лежала в земле. А сам Юрий Гагарин, ещё семилетний мальчик, бегал и играл где-то возле своей деревни Клушино и только, может быть, в мечтах летел в небеса.

Васко мне сказал, что он никогда не был в Софии. И никогда не слышал ни одного концерта и даже не входил ни в один концертный зал.

Но петь Васко умел здорово. У него был сильный и какой-то задушевный голос. Особенно мне нравилась одна из его песен — грустная и протяжная песня одинокой жницы, работающей в раскалённом от зноя поле. Песня напоминала плач:

Ходи, солнце, ясно солнце,
Ходи, ходи, закатись.
А мне жать сегодня в поле,
На троих хозяев жать.
Один кричит — жни быстрее,
Другой кричит — жни спорее,
Третий кричит — чище жни.

Я ему сказал, что с таким голосом он уже может выступать в «Бодрой смене», что он может стать настоящим Николаем Гяуровым.

Васил поглядел на меня недоумевающе. Конечно, откуда ему было знать, что такое «Бодрая смена»? Имя Николая Гяурова тоже ему ничего не говорило. И где был в то время Гяуров? Наверно, как и сам Васил, гонял коров в своей родопской деревне и, может быть, пел ту же самую песню и даже не мечтал о большой оперной сцене.

Васко никак не мог поверить мне, что я побывал в Москве.

— Как же ты сумел туда добраться? И как тебе удалось вернуться? — спрашивал он восторженно.

— Зачем же мне было как-то добираться? Я туда поездом ехал. Меня от школы туда послали. И не меня одного, но и других победителей конкурса софийского радио. Мы ехали туда поездом дружбы. Видели Кремль, и царь-пушку, и царь-колокол. А когда возвращались, два дня отдыхали в международном пионерском лагере Артеке. Этот значок с Лениным мне там и подарили.

Васил молчал. Глядел на мой красный галстук.

Верил ли он тому, что я рассказывал? Как мне было убедить его в том, что через несколько лет и он сможет стать пионером — одним из первых пионеров в Болгарии? Что пройдёт немного лет, и Георгий Димитров, отечески прижав к себе мальчика и девочку, назовёт их сентябрятами. И красные галстуки обнимут за шею всех болгарских ребятишек.

Мог ли Васко этому всему поверить? Может, ему казалось, что он разговаривает не с живым мальчишкой, а со своей сокровенной мечтой?

Мы с ним не договорили. Васко закинул за плечо свою сумку и заторопился в школу. Первый урок был закон божий, а поп, который его преподавал, был очень строгий.

— Мне до школы надо ещё успеть волов запрячь и пригнать телегу на виноградник, папа там дожидается. — Васко привязывал корзины верёвками и говорил: — Надо крепко привязывать. Когда стягиваешь — плачешь, зато развязываешь — смеёшься.

Я подумал: хорошо, что меня никто не заставляет запрягать волов. Мне бы, наверно, было легче приготовить к полёту космическую ракету.

Вырезка из газеты

…Кое у кого на селе начинало портиться здоровье. Тарахтенье трактора мешало им спать по ночам. От запаха машинного масла их мутило. Борозды, которые он прокладывал на кооперативном поле, причиняли им боль.

Два раза сбрасывали трактор в реку. Два раза чья-то рука его поджигала. Никак не могли разделаться с ним.

Много раз грозили трактористу, возвращавшемуся с пахоты:

— Слушай, парень! Из-за большевистского трактора как бы тебе не получить пулю в спину!

Прошла осень. А затем и снег стаял. В поле начали всходить посевы.

А на заре 22 июня 1941 года фашисты напали на Советскую страну. И началась тяжёлая война. Больше тысячи шестисот дней, больше тысячи шестисот ночей. И о каждой из них можно рассказать отдельно. О Зое и о Матросове, о Ленинграде, о партизанах и молодогвардейцах. Вой сирен заглушил колыбельные песни.

Началась большая война, у которой был огромный и страшный фронт, но не было тихого и спокойного тыла.

…Шла радиопередача. Звучали гавайские гитары, их перебил какой-то марш, два голоса о чём-то спорили.

— Тише, тихо!

Послышался спокойный голос Москвы:

«Продолжаются бои под Харьковом. Наша артиллерия сбила десять немецких самолётов. После упорных боёв наши войска оставили город Львов».

— Нельзя ли погромче? — попросил кто-то.

— Переводить не надо? — спросил Иван. Бай Владо встревоженно затянулся папиросой.

— Чего там переводить, всё ясно. Бьётся народ, за свою землю борется. Но очень уж глубоко забрались эти гады.

Последние известия завершились могучей и властной мелодией:

Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой…

Тихо вышли из комнаты, пошли молча. У поворота постояли, выкурили по папироске и так же молча пошли к навесу, где стоял трактор. Владо сел на перекладину, а Иван кинул окурок, схватил тряпку и стал старательно вытирать машину. Поднял капот и продолжал работу.

18
{"b":"570421","o":1}