В первый раз, с тех пор, как я попала на остров, я позволила волшебству Ия подействовать на себя. Я не могла радоваться или скорбеть, но была чувствительна к красоте и эстетике, и того и другого здесь в изобилии. Ювелирные и художественные магазинчики выстроились между живописными кафе и ресторанами, все под открытым небом и с видом на море. Красочные фасады домов светились также и в серых сумерках, освещаемые то современными фонарями, то мягким, жёлтым светом свечей или потрескивающими факелами, которые окружали некоторые кафе. Никакой безвкусицы, никаких дешёвых магазинов, никаких погрешностей в строениях на много миль вокруг, всё сделано со стилем и вкусом; было невозможно трезво решить, какой ресторан выбрать, потому что каждый таил в себе свой собственный шарм. Еда при этом была второстепенна, смотреть и наслаждаться - вот основа всего существования. Даже тот явный факт, что берег везде круто спускался вниз, не мог заставить меня паниковать. Нет, меня даже успокаивало то, что я нахожусь так высоко над уровнем моря.
Этот остров сформировался благодаря извержению огромного вулкана, я находилась на его краю, а кратер заполнило озеро. Но всегда, когда я смотрела на море внизу - каким бы тёмным оно не было - моё сердце билось медленнее и более удовлетворённо. Это место может пробудить в людях желание бросить всё, что раньше было важно и остаться здесь.
В карманах брюк я нашла достаточно денег, так что могла бы купить себе что-то в любом магазине, но я только села в одном из ресторанов и заказала тарелку макарон. Я считала постыдным, есть что-то сейчас, но была голодна, а мой желудок с беспощадностью требовал пищу, которая и раньше часто приводила меня в замешательство. Я могла превратиться в дикое животное, когда чувствовала голод, а по близости не было никакой еды. В прошедшие недели - сколько недель, какой сейчас месяц, какое время года? Я не знала! - он играл второстепенную роль. Я вообще ещё ела? Истощённой я не выглядела; очень стройной и натренированной, возможно даже слишком стройной, но не тощей.
Всё же я, на всякий случай, делала во время еды паузы, глубоко и тяжело вздыхая. Вздохи, против которых я ничего не могла сделать. Они появлялись из-за моих мыслей и вопросов, я никак не могла их остановить, и теперь, когда села, повлекли за собой новые вопросы, от которых не было спасения.
Я доверяла Анжело, не нашла ни одной причины, чтобы не доверять; ни одно из его слов не пробудили во мне подозрений. Всё, что он сделал и сказал, было тщательно продуманно. Любой логично мыслящий человек понял бы это. Или я слишком глупая, наивная и доверчивая? Возможно так и есть, возможно я была только хорошей ученицей, батаном, но в больших уроках, которые преподносит жизнь, терплю неудачу.
В голове я искала какие-нибудь доказательства, которые могли бы меня предупредить и не нашла - но если я ничего не нашла, может ли это значить, что мне нельзя доверять и Колину тоже? Возможно ли такое, что и он охотился за моим отцом, как Анжело? Был ли он рядом, когда это случилось, один из застывших фигур на скалах, фигур без лица? Почему у них не было лица? У всех Маров, которых я до сих пор встречала, имелись лица, даже очень впечатляющие. Да, возможно Морфий изменил свои воспоминания, скрыв от меня лица, чтобы я не увидела, что Колин находился среди них. В конце концов он оберегал меня ... Лицо Тессы я тоже не смогла увидеть, когда прошлым летом находилась в воспоминаниях Колина. Мары могут смазывать сохранившиеся в памяти образы.
Но смог бы Колин просто смотреть и ничего не сделать, в то время, как моего отца убивали? Смог бы?
И почему, ради всего святого, во мне всё ещё что-то скучает по Анжело? Почему становилось так больно, когда я пытаюсь представить, какой будет жизнь без него. Без роскоши наблюдать за тем, что он делает, даже если это только игра на пианино, что-то, в чём я на самом деле ничего не смыслю? Почему мне становится страшно, когда я думаю о том, что никогда больше не смогу его увидеть?
Да, в том, что касалось Анжело, я могла думать о будущем. Сомнительные же чары наложил на меня Морфий. Не мог он учесть и этот пункт? Это ведь извращение, то, что я всё ещё хочу вернуться к нему и всё искупить. Извинится! Мне нельзя извинятся, за что?
Я ведь точно знала, что он сделал, мне нельзя дарить ему даже секунды моей близости, это я понимала!
В то время, как моё желание и разум ожесточённо ссорились друг с другом, я медленно доела всё, что было на тарелке, расплатилась и вышла из ресторана. Часов у меня больше не было, поэтому я не знала, сколько время, но на улочках стало намного тише.
Только сейчас я заметила собак. Я не любительница собак; спасение Россини было лишь необходимой мерой, и этого требовало моё сердце, в конце концов он ведь не виноват, что у него был такой кошмарный хозяин, а у господина Шютц он находился в хороших руках. На самом деле я скорее предпочитала кошек. Но эти животные смотрели на меня по-другому, чем те, с которыми я была знакома до сих пор.
Очевидно они были дикими, хотя казались хорошо упитанными; не на одной из них не было одето ошейника, и они образовали небольшие стаи. Они никогда не лаяли и не рычали, предусмотрительно избегали людей, спали на краю улочки или на небольшом каменном заборчике, иногда на крышах, расположенных уровнем ниже домов. Хотя речь шла здесь о настоящих дворнягах, они излучали величественную гордость. Никогда бы не подумала, что собака может иметь такую.
Я села на край забора и заболтала ногами. Небольшая стая, состоящая из старой, седой дворняги, немного похожей на овчарку, вожака группы и четырёх собак неопределяемой, достающей до колен помеси, с длинными ногами и узкими головами, легли передо мной на дорогу в ожидании, сложив морды на лапы. Их коричневые, нежные глаза оставались открытыми, уши навострёнными. Чего они ждут? Я пыталась вникнуть в их терпеливые взгляды и испугалась, когда человеческий голос коснулся моего слуха. Короткий смех, потом бормотание, показавшееся мне знакомым, но, когда я подняла взгляд, увидела только затылки нескольких пожилых, бойко марширующих туристов, дамы с фиолетово-отсвечивающей завивкой и лысые мужчины. Собаки встали и зевая и тяжело дыша, потянулись. Вожак стаи призывно посмотрел на меня.
- Ладно, значит, мне нужно следовать за вами, да? - спросила я сухо. Он развернулся и со слегка перекошенным задом побежал вперёд, остальные увязались за ним. С покорным пожатием плеч, я встала последней в ряд. Я держалась на расстояние в несколько метров, это дикие собаки, нужно оставаться осторожной. От одной собаки я могла сбежать; с пятью собаками это будет сложно. Они могут покусать меня до смерти, если захотят. Но всегда, когда расстояние между мной и ими становился слишком большим, овчарка останавливалась, оборачивалась ко мне и высунув язык ждала, пока я их догоню.
Существа, которые могут чувствовать ... Я должна смешаться с существами, которые могут чувствовать, сказал Морфий. Он имел в виду вовсе не людей. Он имел в виду собак, которые теперь так преданно и тихо вели меня в ночи. На окраине городка они, как по команде, единодушно завернули налево в небольшой дворик отеля. Снова вожак посмотрел на меня. Отель ... Я ведь не могу проникнуть в неизвестный мне отель!
Перед открытой калиткой я неуверенно остановилась, поглядывая в сторону собак. Они расположились рядом друг с другом между двумя лежанками, снова положив свои головы на передние лапы, как будто это подходящее место, чтобы вздремнуть. И они не ошибались. Это был не роскошный отель с помпезным бассейном и великолепными садами, но обозримый и без всякого помпа. Бассейн маленький и не слишком глубокий, лежанки не заслужили бы награду за дизайн, комнаты скорее всего скромные. Но тот, как останавливался здесь, никогда не почувствует потребности переехать на другую часть острова. Можно весь день сидеть возле побелённого заборчика перед бассейном и смотреть на море, не ощущая скукоты и не испытывая чувства, что тебе обязательно нужно что-то сделать. И всё же разум остаётся ясным.
