Четыре солдата приподняли рычагом дерево и сдвинули его с лошади, а потом оттащили ту от Мод. Лишившись ее теплой тяжести, женщина начала дрожать. Мод никак не могла унять стучавшие зубы. Ниже пояса она ничего не чувствовала. Не испытывала ни малейшей боли, когда ее подняли, посадили на лошадь и провезли последние полмили до замка.

– Миледи, надо немедленно послать за милордом, – встревоженно проговорил Ральф Грас.

– Нет! – вскинулась Мод. – Фульк отправился в дозор, и не стоит отвлекать его по пустякам. Ничего страшного со мной не случилось. Полежу пару дней в постели, и все пройдет. – Ее голос звенел решительностью. Если верить, что все хорошо, то так оно на самом деле и будет.

Подбежала Кларисса, таща за собой Мабиль. Мод улыбнулась и беспечно рассказала младшей дочери о происшествии, сурово зыркнув на рыцарей, чтобы придержали языки и не пугали ребенка. Хоть Мабиль связывала с реальным миром лишь тонкая ниточка, но все же девочка не окончательно от него отстранилась.

Кларисса кинулась согревать постель горячим камнем и подкинула в жаровню еще одну порцию угля.

Ральф Грас покачал головой:

– Не нравится мне, что миледи говорит, будто совсем не чувствует боли, – это очень плохой знак.

Кларисса бросила взгляд на кровать, куда двое солдат из сопровождения осторожно укладывали Мод. Глаза у нее были закрыты, а лицо сильно побледнело.

– Вот что, Ральф, не слушайте миледи. Мало ли что она запретила посылать за мужем. Немедленно известите милорда. Если что, отвечать буду я.

Он коротко кивнул и вышел.

Кларисса подошла к кровати и потрогала ноги Мод:

– Вы точно ничего не чувствуете? Можете пошевелить пальцами?

Мод нахмурилась, вся напряглась, закусив губу, и, чувствуя, как к ней подступает страх, с досадой выговорила:

– Ни на дюйм.

Кларисса очень осторожно подняла юбку приемной матери – и ахнула.

Мод приподнялась и в ужасе и отчаянии уставилась на распухающий багровый синяк. Такого она не видела даже у рыцарей, пострадавших от ударов моргенштерна и булавы.

– И неудивительно, – сказала она, глухо стукнувшись затылком о подушки. От холодного пота взмокли ладони, подмышки и лоб. «Дева Мария, Пресвятая Богородица…»

– Я сделаю холодный компресс, – сказала Кларисса.

Она явно пребывала в замешательстве. Компресс тут не поможет, и обе женщины это прекрасно понимали. Они обменялись быстрыми взглядами.

– Я послала за Фульком, – сказала Кларисса.

Мод сердито покачала головой:

– Зря. Ему и так тяжело, и я не хочу, чтобы он видел меня такой. – Надо же, не прошло и трех часов с тех пор, как они вместе возлежали в этой постели и разговаривали о том, не завести ли им еще одного ребенка. А теперь… Она положила руку на живот. – Я обязательно поправлюсь, потихоньку.

– Конечно поправитесь!

Их глаза снова встретились. Язык говорил одно, а ум подсказывал совсем иное. Мод откинула голову на подушки и закрыла глаза.

Ночью к ногам начала возвращаться чувствительность, и вместе с ней пришла боль. Жаркая, изматывающая, невыносимая. Кларисса дала Мод растворенной в вине ивовой коры, но это испытанное средство от головной боли совершенно не помогло. От холодных компрессов стало чуть легче, но ненадолго. Скоро вновь началась страшная пытка болью, да еще вдобавок Мод затошнило. К утру она так измучилась и взмокла от пота, что Кларисса решилась дать ей более опасное снадобье – сок семян белого мака. Через час Мод провалилась в беспокойную дремоту.

Оставив больную под присмотром служанки, Кларисса пошла поесть, хотя, по правде говоря, аппетит у нее пропал начисто. Глаза щипало от недостатка сна, а живот крутило от страха. Ей приходилось видеть, как люди поправлялись и после более тяжелых ран, но уж больно велик был в данном случае пораженный участок тела. Насколько она могла судить, у Мод не были переломаны кости, но… Достаточно представить, что случится с яблоком или сливой, если уронить их с большой высоты, и сразу станет понятно, что ничего хорошего ожидать не приходится. Ну до чего же несправедливо, что это случилось именно с Мод! Кларисса, разумеется, понимала, что жизнь вообще несправедлива, однако это служило ей слабым утешением.

Дождь резко стучал в ставни, и было так темно, что пришлось повсюду зажечь свечи и факелы. Кларисса села рядом с Мабиль у очага и заставила себя проглотить кусок хлеба с медом и запить его вином.

– Мама лучше? – спросила девочка. Она качала соломенную куклу, спеленутую, как новорожденный младенец.

– Да, – ответила Кларисса. А что еще она могла сказать ребенку? – Мама спит.

Мабиль качала куклу и раскачивалась сама:

– Папа идет?

– Да, папа скоро придет.

«При условии, – добавила она про себя, – что Ральф вообще его нашел. Дай Бог, чтобы Фульк успел проститься с женой!»

И, закончив нехитрый ужин, Кларисса вернулась вместе с Мабиль в спальню на бдение, от которого с радостью бы отказалась.

Вскоре вернулся Фульк. Не снимая кольчуги и промокшего плаща, он вихрем ворвался в спальню. Кларисса вскочила, предостерегающе прижав палец к губам, и Фульк резко остановился. Вид у него был словно у затравленного зверя. Нервно сглотнув, он взял Клариссу за плечи, отставил в сторону и приблизился к кровати, чтобы посмотреть на жену.

– Мама бай-бай, – сказала Мабиль. Маленькая ручка обхватила мамину косу, толстую, пушистую и белокурую, с серебряным отливом.

Фульк смотрел вниз так свирепо, что Клариссе показалось, что он сейчас прожжет дырку в подушке.

Он резко обернулся, снова подошел к ней и спросил:

– Насколько там все плохо?

– Я не целительница… – начала Кларисса, но он резко перебил ее:

– Не смей вилять! От кого мне еще ждать честного ответа, как не от тебя! Насколько все плохо?

Кларисса почувствовала в горле давящую боль и покачала головой. Не в силах выговорить страшных слов, она лишь выразительно махнула рукой.

Время словно бы растянулось: казалось, Фульк молчал целую вечность, свыкаясь с тяжким бременем и укладывая его себе на плечи, как перекладину креста.

– Мне очень жаль, – прошептала Кларисса.

Он не ответил. Капли дождя поблескивали на плаще, и мокрая сталь хауберка сверкала в такт его неровному дыханию.

– Я дала ей сок белого мака, чтобы облегчить страдания… – сказала Кларисса и подумала, что хорошо бы иметь подобное средство и против душевной боли. Так, а теперь придется вбить гвоздь в его крест. – Вот что, надо бы послать за священником, чтобы он был здесь, когда она проснется. – Фульк не ответил, и Кларисса тронула его за руку. – Вы меня слышите?

Он неуверенно поднял на нее взгляд, и Кларисса увидела, что глаза у него темные и застывшие.

– Послать за священником… – медленно повторил Фульк, словно не понимая значения этих слов. – А зачем нужен священник?

– Чтобы отпустить ей грехи.

Он вскинул голову:

– Мод не умрет! Я не дам ей умереть!

Фульк сам требовал от нее честности, а теперь отрицал очевидное. Но Кларисса не винила его.

– Тогда чтобы помолиться за ее выздоровление, – тактично сказала она и забрала у него плащ. – Если вы собираетесь сидеть у постели больной, надо снять оружие. Здесь меч вам ни к чему. – (Однако Фульк не шелохнулся.) – Нельзя держать ее за руку, не сняв мокрого плаща. Вы закапаете все простыни, – настаивала девушка.

Фицуорин неловко пожал плечами в знак капитуляции. Кларисса помогла ему освободиться от мокрого хауберка и гамбезона. Затем приказала оруженосцу унести их сушиться, а сама принесла вино и хлеб. Фульк пренебрег хлебом, но вино выпил, после чего уселся рядом с Мод, пристально глядя жене в лицо, словно мог усилием воли привязать умирающую к жизни. Его рука нежно отвела волосы у нее со лба.

Кларисса некоторое время помедлила, а потом, взяв с собой Мабиль, отправилась за священником.

Фульк очень осторожно откинул одеяло и поднял сорочку Мод, чтобы посмотреть на повреждения. Вид распухшего багрового синяка привел его в ярость и отчаяние. Как это могло случиться? Упади дерево мгновением раньше или мгновением позже, она осталась бы целой и невредимой. В таких случаях обычно говорят: «На все Божья воля». Но неужели Бог и впрямь мог такого пожелать? Фульк аккуратно вернул одеяло на место и встал у кровати на колени помолиться. Дыхание Мод было частым, а кожа на ощупь – горячей. Проведя полжизни на войне, он хорошо знал, о чем свидетельствуют эти признаки. Человек, раздавленный упавшей лошадью, получивший несколько мощных ударов булавой или моргенштерном, может поначалу выжить, но вряд ли протянет потом больше нескольких дней. Моча становится красной или вообще перестает течь. Развивается лихорадка, и несчастный умирает.