– Что ты собираешься делать?

Глядя, как Фульк надевает доспехи, Мод почувствовала, что ее мутит от страха. Целых шесть лет царил мир, и сейчас, снова видя мужа в кольчуге, она поняла, насколько хрупким оказался этот мир, какой беспечной она стала за эти годы и как беззащитны они теперь, когда беда застала их врасплох.

– Посмотрю, насколько велик ущерб, – угрюмо сказал он.

– А если валлийцы еще там?

– С чего бы им до сих пор там торчать? – Он бросил на жену взгляд, который Мод когда-то давным-давно окрестила волчьим. – А если даже и так, то я не беспомощный крестьянин, у которого ничего нет, кроме мотыги. Я им покажу, кто здесь хозяин! – Он хмыкнул, потуже затянув пояс с ножнами.

Мод нервно кусала нижнюю губу. От мысли, что Фульку, возможно, предстоит ввязаться в бой, по спине бежал холодок. Еще страшнее становилось от предположения, что это вряд ли случайная стычка, а, скорее, начало новой войны между англичанами и валлийцами.

– Как, по-твоему, зачем они это сделали? – спросила Мод.

И муж подтвердил ее опасения, мрачно сказав:

– Похоже, Лливелин посылает мне таким образом уведомление о начале большой приграничной войны. Генрих не разрешает мне укреплять замки, и Лливелину это наверняка известно, у него ведь есть шпионы. Хилфрич расположен лишь в четырех милях от Олбербери. Лливелин все лето враждовал с Пемброком и Честером.

– Ты не сможешь выстоять против Лливелина, – прошептала она. – В одиночку – не сможешь.

– Я и сам это прекрасно знаю, – холодно ответил Фульк. – Выход один: снова поеду к королю и попрошу, чтобы он все-таки позволил мне укрепить замки, ибо в противном случае валлийцы без труда проникнут через границу. – Он притянул Мод к себе и крепко поцеловал. – Надеюсь, я скоро вернусь.

Когда Фульк выходил из комнаты, к нему кинулся старший сын.

– Папа, возьми меня с собой, – попросил он. – Тебе ведь нужен оруженосец? А я знаю, что надо делать.

Фульк посмотрел на юношу. Вполне возможно, вскоре потребуется, чтобы за левым плечом его шел не просто оруженосец. Однако отец не собирался подвергать молодого человека опасности. Рано ему еще в бой, пусть сперва наберется опыта. Фульк положил руку на узкое плечо сына:

– Нет, не возьму. Надо, чтобы кто-то оставался здесь и присматривал за матерью и сестрами. – Увидев, как потемнело при этих его словах лицо юноши, Фульк крепче стиснул пальцы. – Знаю-знаю, ты сейчас скажешь в ответ, что давно уже не маленький, а я, мол, тебя из пеленок не выпускаю. Но позволь заметить, что оставаться здесь не менее опасно. Если придут валлийцы, ты будешь оборонять замок.

– Да, папа! – Молодой человек смотрел на него по-прежнему удрученно, но аргумент принял.

Фульк коротко кивнул сыну, как мужчина мужчине, и уже повернулся было, чтобы уйти, но тут путь ему преградила запыхавшаяся Кларисса.

– Ваши шпоры, милорд, – сказала она, продемонстрировав ему серебряные полумесяцы, и присела, чтобы прикрепить их к сапогам.

Фульк не противился. Сгибаться в хауберке неудобно, а дышать – трудно. Он опустил взгляд на склоненную голову приемной дочери. Поскольку она была еще не замужем, то не носила покрывала. Заплетенные в косы блестящие волосы делил надвое прямой пробор, поблескивающий белой кожей. На Фулька нахлынула нежность.

Кларисса встала и повернулась к нему. Ее лицо чуть раскраснелось.

– Храни вас Бог, милорд! – произнесла она, и Фульк заметил, как подозрительно блеснули ее глаза.

Девушка развернулась и стремительно ушла, высоко подняв голову и держа спину безукоризненно прямо.

Фульк поспешил к собирающемуся во дворе отряду. Проходя мимо строящегося аббатства, он перекрестился.

– Ora pro nobis, – сказал он монаху-августинцу, одному из тех, кого прислали из Лиллесхоллского аббатства надзирать за строительством. – Молись за нас!

Деревушка Хилфрич стояла на уэльской границе, в четырех с небольшим милях от Олбербери. Это была небольшая сельская община: семь домишек с огородами, обнесенных частоколом, в которых обитало в общей сложности двадцать шесть человек. Сейчас от деревни остались лишь дымящиеся руины. Валлийцы подожгли факелами каждый дом, снесли абсолютно все заборы, опустошили все загоны для скота, а самих животных либо увели, либо забили. Фульк направил лошадь к развалинам. От висящего в воздухе дыма резало глаза, черным снегом оседали частички сажи. Запах стоял удушливый и едкий.

Среди тлеющих руин валялось несколько трупов. Старуха, которой не хватило сил убежать. Мужчина с рогатиной в руках. Этот, видимо, пытался защищаться. Фульк подумал об оставшейся в Олбербери маленькой девочке, которую сбила боевая лошадь. В душе его кипела ярость.

– Вот ублюдки! – пробормотал ехавший рядом Ричард, прикрыв рот плащом. Глаза у него покраснели и слезились. – Думаешь, это все натворил Лливелин?

– Не сам, конечно, – ответил Фульк, – но это явно его люди, причем из числа тех, кто воюет не только за звонкую монету, но и ради удовольствия убивать англичан. – Он поморщился, почувствовав во рту вкус пепла. – Я хорошо знаю Лливелина, но старая дружба мало что значит, когда речь заходит о его далекоидущих амбициях. Кроме того, я союзник Пемброка и Честера, и мои неукрепленные замки – самое слабое звено в этой цепочке. – Он с горечью посмотрел на дымящиеся останки некогда зажиточной деревни. – Думаю, это лишь предвестие грядущего пламени, и мы стоим на пути разгорающегося пожара.

До чего же радостно было поджигать дома и видеть, как люди с криками разбегаются. Смотреть, как дым поднимается вверх и висит облаками в чистом синем небе. Вытаптывать грядки, резать скот. Давненько Гвин Фицморис не улыбался, но сейчас ему было очень весело. У него имелся свой боевой отряд, и Лливелин лично разрешил им устраивать набеги вдоль границы: пора уже наконец свести старые счеты.

В конце ноября мужчины обычно сидят по домам, чинят утварь, рассказывают сказки, ухаживают за скотом, отправляя его пастись поближе к дому и разнообразя скудный зимний рацион животных луговым сеном, которое они предусмотрительно заготовили летом. Женщины прядут нити и ткут тесьму. Шьют одежду из домотканой материи, набивают в башмаки и сапоги из воловьей кожи баранью шерсть, слишком грубую, чтобы из нее прясть. Дети постарше следят за огнем и помогают родителям, малыши играют с цветными камешками и деревянными лошадками, сделанными из палочек и соломы.

Однако в этом году вдоль всей валлийской границы, помимо прочего, точили копья и ремонтировали щиты, долгое время пролежавшие под крышей, натягивали на луки вощеные жилы и делали стрелы из перьев гусей, крайне недовольных тем, что их ощипывают.

В Уиттингтоне и Олбербери крестьяне проходили обучение у сержантов лорда, а иногда и у него самого. Они учились разить защищенного щитом противника и прикрывать друг друга. Им объясняли, как сражаться, если твое единственное оружие – нож, которым зимой режут свиней.

– Ты же не думаешь, что они всерьез будут сопротивляться валлийцам? – спросила Мод, когда Фульк вернулся с очередного такого занятия и бросил на скамью меч из китового уса.

Какие-то деревенские мальчишки еще тренировались у мишеней для лука, и их голоса вплывали в комнату через окно.

– Нет, конечно, но, по крайней мере, эти люди смогут постоять за себя, если их загонят в угол.

Фульк ходил по комнате, как волк в клетке. Останавливался только для того, чтобы налить себе вина из кувшина, и жадно его глотал.

– Мне так легче: я чувствую себя менее беспомощным, – пояснил он. – Король или его советники по-прежнему не дают мне строить из камня. Клянусь ранами Христовыми, они меня переоценивают! Неужели я отличаюсь, по их мнению, такой доблестью, что, обладая одним-единственным каменным замком, смогу свергнуть короля? Или же они считают, что я вполне в состоянии сдерживать валлийцев, не имея такого замка?