Что за черт? Когда это изменилось? Когда я перестала беспокоиться о том, что мое сердце вообще будет разбито, а стала беспокоиться только о том, что Бек разобьет на куски мое сердце?

В моих барабанных перепонках стучит кровь, когда все страхи и тревоги одновременно проходят через меня. Паника сдавливает горло. Я практически падаю со скалы. Падение, которое, я думаю, происходит уже на протяжении нескольких месяцев.

– Успокойся и сделай глубокий вдох, Виллс. Все нормально, – он сжимает мою руку. – Я собираюсь отпустить твою руку. Мне нужно достать кое–что из кармана.

Я подчиняюсь, вдыхая и выдыхая, пока он лезет в свой карман. Я ожидаю, что он вытащит свой телефон, поэтому, когда он кладет на стол сложенный листок бумаги, замешательство пронзает бурю моего беспокойства.

– Что это? – спрашиваю я, когда он толкает бумагу через стол ко мне. – Это тот список, который я тебе дала?

Он качает головой, не отрывая от меня глаз.

– Хотя, это список включает все причины, по которым ты должна ко мне переехать.

Когда я не поднимаю бумагу, он берет мою руку и кладет листок в мою ладонь.

– Я знал, что разговор с тобой, вероятно, не сработает, –  говорит он. – Тебе нужно что–то настоящее, на то можно посмотреть, и  над чем можно подумать.

Я складываю пальцы вокруг бумаги, когда слезы угрожают пролиться из моих глаз. Как он может так хорошо меня знать? Как он может меня видеть?

Что еще он видел?

Я держу бумагу, слишком напуганная тем, чтобы посмотреть на список, боюсь того, что там, и чего там нет. Боюсь того, что захочу того, что там написано.

– Бек, мне, правда, нравится твое желание  помочь – серьезно, –  говорю я, пытаясь дышать и ясно мыслить. – И то, что ты заботился обо мне все эти годы, хотя не должен был... Не существует слов, которые могут выразить то, как я благодарна. Ты – мой герой. Серьезно, я не знаю, где бы я была без тебя... если бы я вообще была бы жива. Что может прозвучать драматично, но я не шучу. Как много раз ты меня подвозил, спасал меня от ночевки в машине и от преследования со стороны наркоторговцев. Или тогда, когда моя мать высадила меня на углу улицы рядом с притоном, потому что ей хотелось, чтобы я сходила и купила ей наркотики, а когда я отказалась, она разозлилась и выгнала меня из машины. Ты приехал и забрал меня, а я была так напугана из–за тех людей, которые все время пытались меня убедить зайти в свои дома... И я серьезно думала, что они убьют меня... – затихаю я, когда начинают капать слезы. – Но тебе больше не нужно обо мне заботиться. Поверь мне, если бы ты знал всю историю, ты бы прекратил так усердно пытаться.

– Ты не права, – он хватает меня за руку, когда я качаю головой и начинаю отстраняться. – Может быть, тебе стоит рассказать мне всю историю и позволить мне судить об этом.

Я не могу сказать ему.

Не расскажу.

Я не буду рисковать, и терять его.

Я не смогу справиться с тем, что он будет по–другому на меня смотреть.

Я хочу, чтобы он всегда смотрел на меня так, как он смотрит сейчас.

С состраданием.

И с потребностью.

С желанием.

И еще с чем–то, что пугает меня до смерти, с чем–то, что я уверена, может нарушить правило под номером три из списка.

Но, когда мой губы раскрываются, все, что из них выливается: глупые и уродливые слова, которые подводят итог плохим решениям, которые я приняла за несколько месяцев. Моя работа. Ложь, которую я ему сказала. Как сильно я себя ненавижу. То, что объявился мой папа. Как сильно, я думаю, что ненавижу его и мою маму. И это все – я, и я это ненавижу. И как он может хотеть что–то такое некрасивое и испорченное?

Когда я заканчиваю, стоит тишина. Никто из нас не двигается. Мы только дышим. Даже тогда, когда называют мое имя, чтобы забрать наш заказ, ни один из нас двигается с места и ничего не говорит.

На самом деле, осталось ли  что–нибудь, что еще можно сказать?

– Я не могу дышать, – шепчу я, глядя на стол, не в силах смотреть на него.

Я хочу забрать все это обратно, но не могу.

Моя грудь разрывается, когда продолжается молчание.

Внутри меня создается давление.

Держись, Виллоу. Не теряй свое дерьмо.

– Виллс, я даже не осознавал, что было так…

Его перебивают ножки стула, которые скребут пол, когда я вскакиваю на ноги.

Я мчусь от него, как трусиха, вбегаю в туалет и закрываюсь в кабинке. Затем оседаю на пол, сжимая список Бека, в то время как рыдаю навзрыд. Прямо. Как. Моя. Мать.

Не знаю, как долго я плачу, но к тому времени, как останавливаются слезы, мои глаза опухли, а грудь болит. Я думаю о том, чтобы встать, но двигаться – значит столкнуться с Беком, а я не думаю, что уже готова. То есть, если он еще там.

Это имеет значение? В конце концов, ты должна встать с пола в туалете.

Сглатывая стыд и агонию, я хватаюсь за какую–то ткань, но затем замечаю список, зажатый в руке. Я раскрываю пальцы. Посмею ли я его прочесть? Смогу ли я справиться с тем, что в нем?

Имеет ли это еще значение?

Зная, что Бек, вероятно, никогда снова со мной не заговорит, я делаю глубокий вдох и начаю читать.

Все причины, почему ты должна ко мне переехать:

Потому что это сделает твою жизнь немного легче.

Потому что это позволит устранить чуточку стресса.

Потому что тебе не придется беспокоиться о том, как заснуть во время громких, отвратительных вечеринок. На самом деле, последнее слово всегда будет за тобой касательно того, устраивать ли у нас вечеринку.

Мое жилище ближе к школе, а это ознаает, что тебе не придется так много ездить на том куске дерьма, на твоей машине.

Потому что я люблю, когда ты рядом.

Потому что мы можем драться подушками в два часа ночи.

И не забывай о тех полуночных разговорах, которые у нас постоянно происходят. Только, вместо того, чтобы разговаривать по телефону, мы можем вместе лежать в постели и говорить.

Потому что я буду самым клёвым соседом, который у тебя когда–либо был.

Потому что, пока ты думаешь, что не заслуживаешь помощи от кого–то, это не так.

Потому что, когда мы были моложе, я дал тебе обещание, и, безусловно, самая главное для меня – это быть уверенным, что сдержу это обещание.

Потому что каждую ночь, когда ты в той квартире, я лежу в постели и не сплю, волнуясь из–за тебя.

Потому что твоя мама не заслуживает того, чтобы ты была рядом с ней.

Потому что ты не должна платить арендную плату за свою мать, когда она так плохо к тебе относится.

Потому что я хочу, чтобы ты жила со мной больше, чем, думаю, ты осознаешь.

Потому что ты – мой лучший друг, и я забочусь о тебе больше, чем о ком–либо в мире.

У меня есть больше, но, на данный момент, я остановлюсь на этом. Если ты не согласишься на  это, я сделаю достаточно длинный список, который ты будешь читать вечность, и тогда ты просто застрянешь со мной, пока не закончишь.

Забота.

Забота.

Забота.

Он заботится обо мне больше всего в мире?

К тому времени, как  я дохожу до конца, то не знаю, то ли плакать, то ли смеяться.

– Я хочу забрать все назад, – шепчу я сквозь слезы. – Не только ложь, но и решения.

В этом все дело. Я не могу забрать все обратно, независимо от того, как сильно этого хочу.

Я не знаю, как долго нахожусь в кабинке, давая слезам скатываться из моих глаз, но, в конце концов, мне удается поднять свою задницу с грязного кафельного пола.

Повернув  защелку двери, я открываю кабинку, выхожу, и сразу же останавливаюсь, моргая и моргая, и снова моргая, интересно, стресс, наконец, стал причиной моих галлюцинаций. Независимо от того, сколько раз я моргаю, Бек стоит, прислонившись к двери туалета, с моей сумкой в ​​руке и на его лице такой взгляд, словно он собирается приблизиться к пугливому коту.