Она улыбнулась мне в ответ:

– Я посчитала, что могу вернуть должок за все те годы, что ты за меня заступался, когда дети называли меня четырехглазой уродкой. Просто хреново, что он заставляет тебя идти с ним. Я знаю, как сильно ты не хочешь работать в его офисе.

– Я буду в порядке, – я пытался казаться убедительным и эпически не облажаться. – Несколько дней не навредят мне.

– Однако, если тебе понадобится, чтобы я тебя спасла, звони мне, – она подползла на кушетке ближе ко мне, и когда наши колени соприкоснулись, мой внимательный взгляд упал на ее ноги.

Она надела шторы, что делала редко, и что я определенно заметил, когда она появилась в моем доме. Ее ноги были такими длинными, а кожа выглядела такой мягкой. Она была великолепна. Клянусь Богом, когда–нибудь это сведет меня с ума. Я все время думал о том, чтобы коснуться ее, пробежаться своими пальцами вверх по внешней стороне ее ног, может даже по внутренней стороне ее бедер. Мне всегда было интересно, если бы я так сделал, она бы задрожала? Я представлял, что да. Конечно, возможно, это было из–за того, что я ужасно хотел ее.

– И все–таки, ты в порядке, а? – ее голос был полон беспокойства, когда она положила свою руку на мою ногу, отвлекая мое внимание от ее ног. – Ты знаешь, то, что он сказал, не правда, да?

Я старался сморгнуть желание, понимая, что она, возможно, убежит к чертям от сюда, если узнает мои мысли. Ну или так, или надерет мне задницу.

– Ага… я уже привык к его дерьму, – мой печальный голос предполагал другое. Я не был точно уверен, была ли моя печаль из–за отца или из–за того, как сильно хотел ее, не волнуясь о своих действиях.

Она ударила меня кулаком в бок, и я вздрогнул, но засмеялся.

– Не давай ему превратить себя в утопленника. Ты не такой. Не позволяй ему забрать у тебя то, кем ты являешься.

– Может, будет лучше, если он так и сделает. Я имею в виду, все, что он говорил, было похоже на правду. У меня на самом деле нет никакого направления или целей или чего–то такого, – я был чересчур драматичным. И в то же время, мне вроде как нравилось слушать, что она меня защищает. От этого я чувствовал себя хорошо внутри. Мне хотелось ее обнять… поцеловать… пробежать своими пальцами по внутренней стороне ее бедра..

Видите? Опять я пришел к этому.

– У тебя есть направление и цели – сказала она. – Они просто отличаются от его.

Я заставил себя сконцентрироваться на беседе, выдерживая ее взгляд.

– И от твоих.

– Ага, ну? Мои цели скучны. Ты намного веселее, чем я. Иногда мне хочется, чтобы я могла быть большее похожей на тебя, – она накрутила прядь волос на свой палец и прикусила верхнюю губу, привлекая все мое внимание к ее рту.

Больше не способный контролировать себя, я начал наклоняться, чтобы просто это сделать.

Ее глаза быстро расширились.

– Ты что делаешь? – зашипела она, отклоняясь назад.

Вот же блядь, это выходит из–под контроля.

Я попытался, черт возьми, успокоиться.

 Отгоняя проклятье, практически убившее меня. Это пошло против всего, что я хотел.

В тот момент я понял, как сильно она мне нравится. И не только потому, что она сексуальная. Мне она нравилась за все, что из себя представляла, за все, что сделала для меня, за все, чем мы были. Несколько из  любимых моментов моей жизни были пережиты с ней.

Она заставляла меня смеяться. Она говорила мне вещи, в которых, я убеждал себя, что мне не нужно их слушать. У нее был я. А у меня была она, и я знал, что никогда не буду потакать своим чувствам, потому что это нарушит ее правило никогда ни с кем не встречаться, по крайней мере, до тех пор, пока она не закончит колледж. Она создала это правило из–за веры в то, что это поможет ей не стать такой, как ее мать. Я знаю, она такой никогда не будет. Но если Виллоу в чем–то уверена, она приложит к этому все усилия, что означает – нет ни малейшего шанса, что все хорошо закончится, если я стану потакать своим чувствам.

И так начались последние три года моего самобичевания, ожидания того, чего я не могу иметь. Того, что всегда было передо мной, напоминая мне о том, какой прекрасной может быть жизнь.

И некоторое время мое самобичевание работало.

Пока не настал тот день, когда я сломался.

Мы были наедине наверху в моей комнате, на моей кровати, во время вечеринки, чуть–чуть пьяные. Я представлял себе, как кладу ее на спину, целую, пока изучаю ее тело. Я знал, что не смогу воплотить свои желания. По крайней мере, пока она не сказала мне, что я заставляю ее нервничать, уставившись на мой рот, словно хотела попробовать меня также сильно, как и я.

Надежда выросла внутри меня, и я приступил к поцелую.

На микросекунду все было идеально, когда наши губы первый раз соединились.

А затем она прервала поцелуй и сбежала, забирая с собой эту идеальность.

Она до сих пор продолжает придерживаться этого, и я задаюсь вопросом – смогу ли получить это обратно, даже после того, как она дала мне кусок бумаги, который очень четко проинформировал меня, что мы больше не целуемся.

Тупой кусок бумаги с тупым правилом: абсолютно никакого контакта губ.

Я не очень–то следую правилам. Никогда не следовал. Но за последний год, я пытался…для нее.

Всегда для нее.

Бек

 Не уверен,  как  долго отгораживаюсь, думая обо всех тех ситуациях, когда я практически поцеловал Виллоу и разрушил  нашу  дружбу.  Хотя,  возможно слишком  долго, учитывая  то,  что  когда возвращаюсь  в реальность, мы оказываемся недалеко от ее дома.  Мне ненавистно то, что был настолько поглощён ожиданием ее, и жалею, что не нашел способ поговорить с ней  и рассказать о том, как я схожу с ума без нее.

– Бек, ты в порядке? – спрашивает Виллоу.

Мой внимательный взгляд перемещается от узкой улицы к ней.

–  Ага. Я просто задумался о разных вещах.

Она ерзает на сидении, поднимая вверх свое колено. Я пытаюсь не пялиться на ее длинные ноги, которые не могу не представлять обвитыми вокруг себя, но она редко одевает шорты, хотя на самом деле должна, и я не могу не посмотреть украдкой раз, или два. Или три. Или четыре. Или двадцать. И все же, я ничего не могу  поделать и задаюсь вопросом – почему она так одета?  Она сказала, что для вечеринки, но я знаю, когда она врет.

– О каких вещах? – она кладет подбородок  на свое колено. – У тебя было то выражение на лице.

– Какое выражение? – то  выражение, когда я думаю о том, как сильно тебя хочу, и как ты никогда не захочешь меня в ответ? По крайней мере, не так, как мне хочется. Я этого жду с нетерпением?

– То выражение, когда твой отец становится шилом в заднице,  –  уголки ее  губ опускаются. – Он   опять пристает к тебе с работой в фирме?

Не об этом были мои мысли, но я лучше поговорю об отце вместо того, чтобы говорить правду.

– Принцесса, он никогда не отстанет. Ему слишком сильно нравится орать на меня, – говорю я. – И я точно  уверен, что он никогда не остановится до тех пор, пока я не соглашусь делать то, что он хочет.

–  Пожалуйста, не позволяй ему заставлять тебя что–либо делать, – умоляет она. – Ты заслуживаешь заниматься тем, чем захочешь.  И  ты будешь  ужасен  в качестве  адвоката. Я знаю, что будешь.

– Ох,  поверь мне, я тоже об этом знаю, – я включаю поворотник, чтобы повернуть на боковую дорогу, которая проходит около домов ее немногочисленных соседей. – И я пытаюсь это ему объяснить. Я говорил  ему,  что буду самым отстойным адвокатом, который когда–либо существовал. Но ты знаешь  моего  отца… Его путь – единственный верный.

– Почему он вообще решил, что тебе нужно работать с законом?  – спрашивает она,   наматывая  прядь волос на свой палец. – Просто потому, что этим занимает он?

–  Понятия не имею, –  я напряженно пожимаю плечами. –  Я прекратил выяснять, что к чертям происходит в его голове,  когда мне исполнилось двенадцать, и понял, что он любит свою работу больше, чем семью.