Несмотря на то что он считался вместе с Жаровым и Алтаузеном видным комсомольским поэтом, на него в НКВД копилось огромное количество материала. В опубликованных теперь доносах его имя очень часто упоминается с указанием на него как на бывшего троцкиста, который то там, то здесь выражает недовольство советской властью. Это уже трудно проверить, но известно по рассказам сестры И. Уткина, которую встретила спустя годы Мария Белкина, что его квартира в Лаврушинском после смерти матери и самого поэта очень приглянулась какому-то генералу. В результате сестру Уткина посадили на восемь лет в лагерь с конфискацией имущества. Она была незаметным бухгалтером, а вот материалы, которые были собраны на ее покойного брата, очень могли пригодиться в том деле. Эпиграммы, пародии писали многие. В архиве Луговского достаточно таких материалов. Например, на обрывке бумаги отпечатано некое стихотворение Никиты Богословского, проживавшего неподалеку и, видимо, даже писавшего музыку на стихи Луговского.
В. Луговскому
Крестьянин осенью, по сборе винограда,
Тяжелой поступью шагает по чанам.
И очень хорошо известно нам,
Как родилась прозрачная прохлада
Напитков тех, о коих помнить надо.
Так слово грубое, попавшее к поэту
И скрытое во тьме изящных слов,
Напомнит пусть про процедуру эту.
Ведь пряных вин нежнейшие букеты
Не говорят о ступнях грязных ног.
Ташкент, 16 июня 1942
Никита Богословский
В основном особняке на Жуковской жил Исай Григорьевич Лежнев, большой литературный начальник, занимавший в Ташкенте пост секретаря президиума Союза писателей. Эта была загадочная личность. В 1920-е годы в Берлине он занимался изданием эмигрантского журнала “Россия”, где была напечатана “Белая гвардия” Булгакова. В “Театральном романе” Булгаков увековечил его в образе хромого Рудольфи, близкого родственника Мефистофеля. Наверное, это родство и помогло в дальнейшем человеку со столь сомнительной репутацией стать функционером от литературы. Вс. Иванов писал возмущенно: “Библиотека – книги писателей! – закрыта, так как нужен кабинет Лежневу”[189].
Однако они часто общались. Вс. Иванов пишет в дневниках в июле 1942 года: “Разговор с Лежневым, который сидит завешенный ковром в большой комнате. Он рассказывает, как Алимжан (глава местного Союза писателей. – Н. Г.) хотел «забронировать», то есть освободить от мобилизации, одних узбеков”[190]. Разговоры с Лежневым у Иванова были все больше начальственные. Кто трусит, а кто нет, кого отправлять на фронт, а кого не стоит. Лежнев обладал правом решения “по писателям”, он же отправлял в НКВД на проверку все писательские рукописи, попадавшие в его руки.
Дзидра Тубельская. Влада Уборевич
Весной и летом 1942 года Елена Сергеевна писала Татьяне Луговской в Алма-Ату:
А я скажу: Зузу и москиты портят мою жизнь. Это – ^Шдва больных вопроса… Но главное – это Ваша любимица м-ме Зузу. Это Вам не фунт изюма. Грандиозно! <…> От Женечки письма приходили все время чудесные, а последние два-три – прямо чистый шизофреник, хрен его возьми! Из-за этого дрянца, как эта Дзюка (так ее назвала одна Володина приятельница), мальчик себе душу надрывает[191].
Зузу, Зюка, а также Дзюка или Дзидра Тубельская – первая жена Жени Шиловского, по происхождению латышка, молодая женщина, которая выехала вместе с Еленой Сергеевной и Сережей в одном поезде из Москвы. Некоторое время она жила с Булгаковой, но еще в поезде проявила огромный интерес к немолодым, именитым и богатым писателям.
Эта среда сразу же оказалась ей по сердцу, так как именно здесь она могла наконец найти не юношу, ушедшего на войну, с непонятными перспективами на будущее, а подходящую партию. Все это мгновенно становилось предметом сплетен. Некоторое время Дзидра находилась в качестве любовницы при драматурге Иосифе Пруте.
Видимо, тогда она и отправляла письма Елене Сергеевне, которая в растерянности писала Татьяне Луговской:
От Зузу приходит масса писем, из которых выяснилось, что она пишет во все города и никто не отвечает. Пишет, что любит меня, скучает. Работает, как вол, и стала такая, как я хотела. Писала в это же время, что в ее роскошном номере ванна с зеркалами, что приятно особенно потому, что она там проводит большую часть дня. Я ей не ответила, не знаю, что писать. На сердце пусто, Женя на Западном фронте, пишет чудесные письма. Боже мой, только бы мне его не потерять[192].
Более всего Елена Сергеевна боялась, что слухи о похождениях ее невестки дойдут до сына; на фронте такое известие могло привести к смерти.
В переписке с сестрой Ольгой эта тема на некоторое время станет для Елены Сергеевны основной. Бокшанская пишет ей из Куйбышева:
Да, уложила ты меня с Зюкой, вот блудливая какая девица оказалась, противновато, прямо сказать, и боюсь только одного, что он с ней расстанется, а она явится обратно в довольно потрепанном виде. И ты не сможешь не принять ее[193].
А к началу 1943 года, когда МХАТ вернулся в Москву, театральная кухня упоенно обсуждала переход Дзидры в руки писателя Тура, о чем с ужасом пишет Ольга Бокшанская сестре в Ташкент.
Женя должен был приехать с фронта в отпуск в Ташкент. В письмах он спрашивал Елену Сергеевну о том, что с Дзидрой. От Евгения скрывали положение дел, пока все не открылось, и он, пережив очень сильное потрясение, с ней развелся. Может быть, поэтому отец и отправил его в 1943 году служить в Самарканд, хотя он рвался на фронт.
Елена Сергеевна писала сестре в Куйбышев о хронике тех происшествий:
Ну, могла бы ли, например, я мечтать о том, увижу Женюшу во время войны? Правда, встреча была сильно испорчена благодаря Зузу. Ведь пока я ждала его, я измучилась при мысли, как я буду все ему рассказывать.
И в следующем письме:
Разговаривали мы с ним без конца, сама понимаешь, как это его поразило. Очень мне помог В. А. <Луговской>. Вот тебе строки из письма Женечки, которые я получила от него недавно. “Милая масенька, разреши мне объясниться тебе в любви! Теперь, когда я прожил здесь несколько дней, освоился, собрался с мыслями и решениями, еще раз понял, какую огромную роль ты играешь в моей жизни и формировании как человека. Моя любовь к тебе безгранична. <… > За ту прекрасную жизнь, которую вы дали мне в Ташкенте, я не знаю, чем и благодарить. Но то, что вы с Володей сумели поддержать меня, направить по верному пути, встать на линию равновесия, – это самое большое, что было для меня когда-либо сделано. Прочти это письмо Володе и крепко поцелуй его. Он мой лучший друг, настоящий мужчина”[194].
В наше время Дзидра Тубельская, назвавшая себя любимой невесткой Елены Сергеевны, написала, что ей кажется, будто бы Елену Сергеевну внедрило НКВД в семью Булгакова, чтобы увести его из семьи, а потом, живя с ним, доносить в органы о нем и его творчестве, – оказывается, она выполняла такое задание. С ее легкой руки, в прямом смысле этого слова, гуляет грязная версия.
Сама Дзидра никогда не видела Булгакова и Елену Сергеевну вместе, однако корень иезуитской логики этой женщины в ее собственной биографии. Она всерьез не понимала, как можно из обеспеченной жизни уйти в необеспеченную, как можно просто полюбить. Ее жизнь есть печальная иллюстрация к этому письму.
