Белка, пережившая однажды катастрофу, связанную с потерей Левона, сразу же поверила слухам обо мне. Писем нет. Немцы подошли к Москве (она знала, что я находился в Ржеве). Многие писатели, находившиеся на фронте, приехали в Чистополь к своим семьям, а от меня даже нет никаких вестей. Знакомые, вместо того чтобы проявить к ней внимание, стали при встречах с ней на улице отворачиваться, боясь, что она начнет расспрашивать обо мне. Встретившись за день до смерти с одной знакомой, она пожаловалась ей – “зачем от меня отворачиваются, ведь я знаю, что муж погиб на фронте. Напрасно это пытаются скрыть от меня”.

О “гибели” моей знал и Никита, он рассказывал, что мама в эти дни много плакала и вела себя как-то странно. Однажды вечером он условился с ней, что утром перед школой зайдет к ней за тетрадками, и ушел в интернат. (Мальчики иногда оставались у Белки ночевать).

Утром, забежав в комнату, он увидел мертвую маму и тут же, упав, начал кататься по полу в ужасе и отчаянии.

Затем побежал в интернат. Доктор появился только через два часа. Доктор говорил, что если бы его немедленно вызвали, он мог бы спасти.

Белка, проводив Никиту, по-видимому, всю ночь не могла уснуть, мучилась и под утро решила покончить с собой. Она взяла тоненькую веревочку (этой веревкой была перевязана моя посылка, полученная ею из Ржева, когда у нас работала еще почта) и, укрепив ее на вьюшке голландской печи (на уровне плеча), сделала петельку. Встав в углу у печки на колени, стала понемногу затягивать на своей шее. Можно представить себе, как велико было ее страдание, если она этим мучительным и постепенным затягиванием петельки пыталась довести себя до потери сознания.

Белка оставила письмо на имя моей сестры Клавдии Александровны, в котором говорит, что она решила покончить с собой, и высказывает ряд завещаний. В это письмо сестре она вложила письмо мне, написанное ею еще до слухов о моей гибели и почему-то не отправленное ею. Письмо исключительно нежное, проникнутое такой великой любовью, о которой я всю жизнь мечтал. Вкладывая это письмо в свою посмертную записку моей сестре, она, должно быть, хотела показать сестре, каково было ее чувство ко мне, с каким чувством она умирает.

Да, когда я приехал в Чистополь и мне было вручено ее письмо, оно было Белкиным голосом из могилы.

Поражало меня самообладание Никиты, в то время 12-летнего мальчика. Он все вынес один и сумел скрыть от Дани, которому в то время было 9 лет, кончину мамы. Он сказал ему, что мама уехала к бабушке, чему Даня продолжал долгое время верить.

В союзе писателей считали, что дети остались круглыми сиротами, и было оформлено опекунство. Жена одного писателя взяла заботу о детях на себя и окружила их большим вниманием. Но Никита очень тяжело переживал потерю отца и матери. В его сознании смерть мамы была как результат гибели его отца. Он избрал себе местом жительства в интернате комнату изолятора. Целыми днями сидел в ней один, запираясь и прячась от товарищей, и только иногда допускал к себе Даню, с которым держался нежно и бодро. Месяца через полтора после смерти мамы Никита узнал, что я жив, и получил наконец мое письмо, он воспрянул и начал поправляться от потрясения.

От меня, когда в Союзе писателей узнали, что я жив, долгое время скрывали гибель жены. Наше командование, получив известие, не решалось мне объявить б этом. Наконец, член военного совета вызвал меня к себе и с соответствующей подготовкой объявил мне о том, что произошло. Мне был предоставлен отпуск для поездки к детям.

За эти годы я три раза побывал у детей. В прошлом году после освобождения от немцев станции Клетская (куда Белка хотела ехать с детьми) мне удалось вызвать и направить к детям нашу Марусю. А затем я сам, получив отпуск, поехал за ними и перевез их в Москву. <… >

Впервые эти письма (в сокращенном виде) были опубликованы в книге “Все в чужое глядят окно” с согласия М. В. Седовой (Луговской). Они составляют единый блок с письмами в Алма-Ату и Ташкент к Татьяне Луговской, с которой Е. С. связывала дружба в течение всей последующей жизни. Подробнее об их дружбе см. в книге Т.А. Луговской “Как знаю, как помню, как умею… ”

Е. С. Булгакова – В. А. Луговскому 4 июня 1942 года[528]

ДОРОГОЙ ВОЛОДЕНЬКА, Я РЕШИЛА ТЕБЕ НАПИСАТЬ ПИСЬМО НА МАШИНЕ И ПРИТОМ БОЛЬШИМИ БУКВАМИ, А ТО ИНАЧЕ ТЫ НЕ СМОГ БЫ НИЧЕГО ПРОЧЕСТЬ, СТАЛ БЫ ПРОСИТЬ ЭЙЗЕНШТЕЙНА ИЛИ СВОЮ ПОДРУГУ МАДАМ ПУДОВКИНУ, И ВСЕ БЫ УЗНАЛИ, ЧТО Я ТВОЯ СОДЕРЖАНКА. А ТАК ТЫ ВОЛЕЙ-НЕВОЛЕЙ – САМ ПРОЧТЕШЬ, И ВСЕ БУДЕТ ШИТО-КРЫТО. Я ПИШУ ТЕБЕ В ТВОЕЙ КОМНАТЕ, НА ТВОЕМ ПИСЬМЕННОМ СТОЛЕ – МАШИНКУ Я ПЕРЕТАЩИЛА СЮДА, СПЛЮ НА ТВОЕЙ КРОВАТИ, ВОТ. СПАТЬ ОЧЕНЬ ХОРОШО, МОСКИТЫ НЕ КУСАЮТСЯ, ОНИ ВСЕ ПЬЯНЫЕ ОТ ПОСТОЯННОГО ВИННОГО ЗАПАХА В ЭТОЙ КОМНАТЕ И ПОТОМУ ДОБРЫЕ. Я ПОСЫЛАЮ ТЕБЕ ГРЕБЕНКУ ТАКУЮ ЖЕСТКУЮ, ЧТО ТЫ НИКОГДА НЕ СМОЖЕШЬ ЕЕ СЛОМАТЬ. ПРАВДА, ЗАТО ТЫ МОЖЕШЬ ПОТЕРЯТЬ ЕЕ. НУ, СМОТРИ, ЛУЧШЕ НЕ ТЕРЯЙ. Я СЕЙЧАС – ТО ВЕСЕЛАЯ, ЗАТО, КОГДА ТЫ УЕЗЖАЛ, Я СОВСЕМ ОБАЛДЕЛА ОТ СТРАХА. КОГДА Я ПЕРЕБРАСЫВАЛА ВЕЩИ ИЗ МАЛЕНЬКОГО ЧЕМОДАНА, ЧТОБЫ ОТДАТЬ ЕГО НИКИТЕ БОГОСЛОВСКОМУ, ПАЧКА ТЫСЯЧНАЯ КУДА-ТО ЗАСУНУЛАСЬ В ТРЯПКИ. КОГДА Я ПОШЛА ЗА ДЕНЬГАМИ ДЛЯ ТВОЕГО БИЛЕТА И ДЛЯ ТЕБЯ, Я УВИДЕЛА, ЧТО У МЕНЯ ОСТАЛОСЬ ОЧЕНЬ МАЛО ДЕНЕГ, А ТОЙ ТЫСЯЧИ НИКАК НАЙТИ НЕ МОГЛА, НАВЕРНО, ОТ ВОЛНЕНИЯ И СПЕШКИ. ТЫ МНЕ ГОВОРИШЬ НА ДВОРЕ – ЧЕГО ТЫ НЕ ПРОЩАЕШЬСЯ – ЧЕГО ТЫ НЕ ПРОВОЖАЕШЬ? А Я ДУМАЮ – СКАЗАТЬ ВЕДЬ НЕЛЬЗЯ, ТЫ ВЗВОЛНУЕШЬСЯ. НУ, СЛАВА БОГУ, ВЕЧЕРОМ, КОГДА Я В СПОКОЙСТВИИ ВСЕ ПЕРЕРЫЛА, Я НАШЛА ДЕНЬГИ. ИЗ ТВОИХ ПОРУЧЕНИЙ: 1/ ДВА ЗВОНКА, КОТОРЫЕ ТЫ СКАЗАЛ СЕРЕЖЕ СДЕЛАТЬ – ОН СДЕЛАЛ. 2/ К ЛЕНЕ АРМАН ЗА БУСАМИ ОН СХОДИЛ. 3/ ГУСЕВУ ЗАПИСКУ Я НАПИСАЛА, ПОДДЕЛАЛА ТВОЮ ПОДПИСЬ, И ТАК КАК НЕ ЗНАЛА, НА ТЫ ИЛИ НА ВЫ, ВИКТОР ИЛИ ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ, – ТО Я ОЧЕНЬ ЛОВКО СОСТАВИЛА ТЕКСТ, ЧТО НИКАК НЕ ПОЙМЕШЬ, И ВМЕСТЕ С ТЕМ – ОЧЕНЬ ЕСТЕСТВЕННО. Я С НИМ ГОВОРИЛА ПО ТЕЛЕФОНУ ОЧЕНЬ ЛАСКОВО, ОН ОБЕЩАЛ РАБОТАТЬ И ИСКАТЬ В МОСКВЕ РАБОТНИКОВ ДЛЯ МИКРО. МЫ НЕЖНО ПОПРОЩАЛИСЬ, ПОТОМ СЕРГЕЙ ОТВЕЗ ЕМУ ЗАПИСКУ (20 Р. В НЕЙ) И ПЛАН МИКРОФИЛЬМОВ. ПИСЬМО ЛЕОНИДОВЫМ С ПОЛНЫМ ПРИЛОЖЕНИЕМ (ПЛАНА МИКРО И ПИСЬМА ТИХОНОВУ – В КОПИИ) ПОШЛО ТОЖЕ. 4/ К АЛИМДЖАНУ Я ЗАХОДИЛА, ЕГО НЕ ЗАСТАЛА. А СЕЙЧАС ТОЛЬКО ПОЗВОНИЛА ЕМУ ПО ТЕЛЕФОНУ И ГОВОРИЛА С НИМ. ОН СКАЗАЛ, ЧТО НИЧЕГО НЕ УСПЕЛ СДЕЛАТЬ, ОЧЕНЬ ЗАНЯТ. – НО ВЫ ВСЕ-ТАКИ СДЕЛАЙТЕ, ЭТО ОЧЕНЬ ИНТЕРЕСНОЕ ДЕЛО. – ДА, НЕПРЕМЕННО ПОСТАРАЮСЬ И ТОГДА ВАМ ПОЗВОНЮ.

ДА, У ГУСЕВА, ВЕРНЕЕ У ТОГО ЖУЛИКА, (НАВЕРНО, ВРОДЕ ХОРОШАНСКОГО), КОТОРЫЙ ЕМУ ПОКУПАЛ БИЛЕТЫ, УКРАЛИ ВСЕ ДОКУМЕНТЫ ГУСЕВА, ОРДЕНСКУЮ КНИЖКУ И ТРИСТА РУБЛЕЙ. ПОТОМ НАШЛИ ВСЕ ДОКУМЕНТЫ В СКВЕРЕ, А ДЕНЕГ НЕ БЫЛО ПРИ ЭТОМ. НО ВСЕ-ТАКИ ОН УЕХАЛ БЕЗ ДОКУМЕНТОВ, А ИХ НАШЛИ ПОТОМ. ПОЛЯ ХОДИЛА К ИННЕ ИВАНОВНЕ, ПРИШЛА И СКАЗАЛА, ЧТО ЕЙ ДЕЛАЛИ ПЕРЕЛИВАНИЕ КРОВИ (ПО ПОВОДУ ЕЕ ПОСТОЯННОЙ БОЛЕЗНИ) И ЧТО ОНА СЕБЯ ЧУВСТВУЕТ НЕ ОЧЕНЬ ХОРОШО. Я НА СЛЕДУЩЕЕ УТРО (ЭТО БЫЛО ВЧЕРА), ОДЕЛАСЬ КРАСИВЕНЬКО В НОВОЕ ПЛАТЬЕ ПОЛОСАТЕНЬКОЕ, НАПУДРИЛАСЬ, ПОШЛА НА БАЗАР, КУПИЛА ХОРОШЕНЬКИЙ ГЛИНЯННЫЙ КАШПО, НАПОЛНИЛА ЕГО ПЕРСИКАМИ, ПОКРЫЛА РОЗАМИ В ЦВЕТ ГОРШОЧКА И ОТНЕСЛА ИННЕ ИВАНОВНЕ. ПОСИДЕЛА У НЕЕ ЧАСА ПОЛТОРА, ОНА БЫЛА ОЧЕНЬ ДОВОЛЬНА И ПРОСИЛА ПРИХОДИТЬ, НЕ СЧИТАЯСЬ С ТЕМ, ЧТО ЕЙ ТРУДНО ПРИХОДИТЬ КО МНЕ, ОНА ОЧЕНЬ УСТАЕТ. УСЛОВИЛИСЬ, ЧТО НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ Я К НЕЙ ПОЗВОНЮ НАСЧЕТ

ПРЕПОДАВАТЕЛЬНИЦЫ ДЛЯ СЕРГЕЯ, КОТОРУЮ ОНА ОЧЕНЬ РЕКОМЕНДУЕТ. Я ХОЧУ, ЧТОБЫ СЕРГЕЙ В КОРОТКОЕ ВОЗМОЖНО ВРЕМЯ СДАЛ ЭКЗАМЕНЫ ЗА ПРОПУЩЕННЫЙ ГОД. ОДНОМУ ЕМУ БУДЕТ ТРУДНО ЭТО СДЕЛАТЬ. СЕЙЧАС Я ЗВОНИЛА ИННЕ ИВАНОВНЕ, ОНА ПРИДЕТ ЗА МНОЙ СЕГОДНЯ В 10 ЧАСОВ ВЕЧЕРА, И МЫ ПОЙДЕМ ВМЕСТЕ К ПРЕПОДАВАТЕЛЬНИЦЕ. ХОТЕЛА ТЕБЕ НАПИСАТЬ ЧТО-НИБУДЬ СМЕШНОЕ ПРО ОГУРЧИКА, НО У ТЕБЯ ИНОГДА ПРОПАДАЕТ ЧУВСТВО ЮМОРА, ТЫ ВЗОВЬЕШЬСЯ, И ПОЙДЕТ ЧЕРТОВЩИНА. НУ, ЛАДНО, ЛАДНО, ПОШУТИЛА. СИДЕЛИ МЫ КАК-ТО РАЗ ОЧЕНЬ МИЛО ВЕЧЕРОМ ВО ДВОРЕ. ВСЕ ВМЕСТЕ УЖИНАЛИ ЭКСПРОМТОМ, ВСЯКИЙ ПРИНЕС, ЧТО БЫЛО ДОМА, ПОЛУЧИЛОСЬ ОЧЕНЬ СЛАВНО. ПОГОДИНЫ, КАК ТЫ ЗНАЕШЬ, УЕХАЛИ В ТОТ ЖЕ ВЕЧЕР, ЧТО И ТЫ. ОН БЫЛ, ПО-МОЕМУ, ФЕЕРИЧЕСКИ ПЬЯН. ХАЗИН ПРИВЕЗ СВОЮ МАТЬ И СЕСТРУ, – ОНИ ВСЕ НА ОДНО ЛИЦО, ВСЕ ПЕРЕОДЕТЫЕ ХАЗИНЫ.