— А я вот зашел за попутчиком, — бодро-весело начал он, — тут, говорят, живет мальчик, который мог бы составить мне компанию. Это, наверное, ты и есть?

И схватив руку Джимми и раскачивая ее вверх-вниз, что должно было изображать самое сердечное рукопожатие:

— Здравствуйте, здравствуйте, господин Ларсен, очень рад с вами познакомиться, меня зовут Ханс, я тот самый дядя, который укладывает детей спать, и я мастер рассказывать сказки на сон грядущий, так что, считай, тебе крупно повезло.

Он улыбался во весь рот, а Джимми смотрел на него серьезно и чуть удивленно, будто перед ним вдруг оказался живьем один из тех веселых дядей, что ведут по телевизору детские передачи.

— А чей это чемодан, твой, наверное? Давай-ка, прихватим его с собой, а то захочешь, например, почистить зубы перед сном, глядь, а щетки-то и нету, осталась в чемодане. И придется ехать за ним обратно: поездом, а потом еще автобусом — целая волынка, верно ведь?

И он опять засмеялся, будто сказал что-то ужасно смешное.

— Так вот, значит, поедем мы с тобой сначала на поезде… а ты когда-нибудь ездил на поезде… Нет? Ну, это знаешь как здорово — телеграфные столбы за окошком так и мчатся наперегонки, тук-тук — один проскочил, тук-тук — другой проскочил. Чудеса! Чемодан-то кто понесет… Давай уж я… А ты надевай эту красивую курточку, а то она так у мамы в руках и останется, ты ведь, наверно, очень в ней красивый, а?

И присев на корточки и застегивая молнию на куртке, которую она надела мальчику:

— Вжик — и готово. И марш в поход. Ты ведь у нас не какой-нибудь там маменькин сынок, верно? А я тебе не говорил, что там у нас полно всяких зверей, целых два пони, и еще собака, и козы, и кролики — настоящий зверинец. Ты любишь животных? Ну, так я и думал. А теперь давай скажем маме «до свиданья», ты уж ей сам все покажешь, когда она приедет к нам в гости, верно? И можно будет пригласить ее покататься на пони, как ты думаешь, мама согласится?

Джимми только изумленно переводил взгляд с веселого дяди по имени Ханс на нее и с нее опять на дядю.

— Ну что ж, пошли, хорошо бы нам поспеть на поезд, а то как бы не пришлось бежать за ним всю дорогу, до вокзала мы поедем на автобусе, и уж там я, так и быть, угощу тебя сосисками, ты ведь, я думаю, не откажешься от сосисок, верно? А мама нас увидит из окошка, пусть встанет вон у того окошка, а мы с тобой сейчас бегом по лестнице и помашем ей с улицы. Ладно?

Молодой человек опять засмеялся и выразительно подмигнул ей, и она поняла, что ей нужно отойти к тому окошку, и она пошла, а за спиной у нее захлопнулась входная дверь, послышался быстрый топот ног вниз по лестнице, шаги отзвучали и замерли, и там, за спиной, в комнату крадучись вползла пустота. Вскоре они появились внизу на тротуаре. Молодой человек вел Джимми за руку, в другой руке он нес чемодан, а Джимми чуть косолапил в своих новых ботинках. Подойдя к переходу, они остановились, молодой человек вскинул руку и энергично помахал ею в воздухе. Джимми тоже немножко помахал, и она, спохватившись, замахала в ответ, и все махала и махала, долго еще после того, как они скрылись из виду. И все не отходила от окна, словно бы ждала, что они вернутся за чем-нибудь забытым, а может, просто страшилась встретиться лицом к лицу с пустотой. Потом медленно повернулась, пошла и села на тот стул, на котором обычно сидела, когда они были здесь все втроем, и, посидев так немного, она услышала свой долгий, протяжный стон — так скулит брошенная собака.

Три месяца превратились в полгода. Когда Джимми вернулся, она устроила настоящий пир: нажарила свиных отбивных, купила мороженого, и он стал учиться в другой школе, потому что так было легче снова войти в нормальную колею, и из этой школы им тоже прислали приглашение, но на этот раз вызывали их обоих, надо было идти вместе, а муж таких вещей терпеть не мог. Пришлось ей приставать к нему и снова и снова показывать письмо, где черным по белому было написано, что они хотели бы побеседовать с обоими родителями Джимми, потом она и сама пожалела, что не пошла одна, настолько он был там некстати и так жалко выглядел в этой их учительской.

Беседа происходила вечером, и их было всего трое: она, муж и психолог. На этот раз новым для нее словом было слово «агрессивный», и по тому, как именно оно было произнесено и растолковано, она поняла, что оно пострашнее прежних, как, например, воспаление легких страшнее простой ангины или чем когда болят уши.

Она еще раз убедилась, что не все люди плохие. Этот психолог был тихим и кротким лысеющим человеком, который разговаривал с ней очень деликатно, тщательно выбирая слова, и, виновато улыбаясь, как бы умолял согласиться с ним.

— Вы должны понять, фру Ларсен, что Джимми сейчас приходится нелегко. Мне лично кажется, что просто у него все с самого начала сложилось не совсем благоприятно, я имею в виду школу, ну, отсюда и все дальнейшие осложнения. Мы ведь проверяли его с помощью тестов, и нельзя сказать, чтобы он как-то особенно отставал от среднего уровня, нет, дело не в этом, но ему как бы не хватает уверенности в себе, впечатление такое, что он ощущает себя каким-то не таким, как все, не может влиться в коллектив, ну и, очевидно, просто не знает, как ему быть, очень возможно, этим и объясняется, что он бывает такой агрессивный, ну то есть, понимаете ли, слишком уж вспыльчивый, этакий, знаете, буян и драчун, так вот, очень возможно, что эта его агрессивность — просто не слишком, я бы сказал, удачный способ привлечь к себе внимание и вступить в контакт с детьми, хотя сама по себе форма… ну, в общем, способ, как я уже сказал, не слишком удачный… Да и потом, он ведь такой маленький и хрупкий, он меньше всех в классе, и, возможно, это тоже в какой-то мере рождает в нем ощущение собственной неполноценности, а ребенок он вообще-то, насколько я мог заметить, очень впечатлительный и ранимый, так что… н-да.

Психолог запнулся и замолчал, а ее мысли метались между учительской и домом: они ведь в первый раз оставили Джимми вечером засыпать одного. Она надеялась, что он все-таки уснул, а не лежит там один в темноте с открытыми глазами, и надеялась, что разговор не затянется очень уж надолго.

— Н-да… нелегко разобраться, что творится в душе такого вот ребенка. И вообще в чужой душе.

И снова эта виноватая улыбка.

— Мы, собственно, так мало знаем. При всех наших знаниях.

Муж беспокойно поерзал на стуле и положил ногу на ногу, он сидел в напряженной позе, и она поняла, что у него болит поясница, и подумала, что не мешало бы ему тоже обратиться к врачу с этой своей поясницей, но он ведь врачам не верил, считал, во всяком случае, что ему-то никакой врач не поможет, просто износилась у него спина, чего же вы хотите, человек работает на износ, тут уж лечись не лечись… А чуть мальчик на что-нибудь пожалуется — тут же мчался за врачом.

— Н-да… Но мы отвлеклись. Итак, мы говорили о том, что Джимми использует не слишком удачный способ самоутверждения, который отнюдь не ведет его к цели. Ведь что получается: когда Джимми дает волю агрессивным импульсам и применяет к кому-нибудь из товарищей насилие, другой ребенок реагирует, вполне естественно, отрицательно, и то, что со стороны Джимми является, скорее всего, лишь попыткой войти в контакт или же выразить свой протест против того, что он как бы не на равных со всеми, другим ребенком воспринимается просто-напросто как неспровоцированное нападение, как некая злостная выходка, и в результате Джимми оказывается в еще большей изоляции.

Муж даже вспотел от всех этих умных слов, которые до него не доходили. Она вдруг с мучительной ясностью увидела, как он выглядит в глазах этого человека: обливающийся потом, как-то боком сидящий на своем стуле, с пылающими ушами и простоватой физиономией. Она вспомнила, как однажды, когда они были в гостях у ее родни, она тоже вдруг увидела его как бы их глазами, он сидел такой беспомощный и растерянный и, прежде чем кинуться в очередную атаку, как-то смешно бодал головой воздух, и в ответ на все его выпады сестры и мужчины лишь тонко улыбались. Она уже жалела, что потащила его с собой, лучше б она, вернувшись домой, рассказала ему, как сумела, и никто не мешал бы ему крыть их всех на чем свет стоит, у себя-то дома он мог позволить себе высказаться. Муж, попадая в непривычную обстановку, сильно проигрывал, он выглядел глупее, чем был на самом деле, когда ему приходилось выслушивать слова, которых он не понимал, даже если с ним разговаривали так вот деликатно. От жалости к нему у нее перехватило горло. Ей захотелось поскорее домой, и она подумала, что дома она уговорит его прилечь, и принесет ему пиво с бутербродами, и ночью приласкает его.