Понять, в каком направлении двигалось интеллектуальное развитие Пруста, возможно благодаря письму, отправленному им одному из друзей — Роберу Дрейфюсу — в августе 1888 года. Робер был младше Марселя и хотел узнать, каких преподавателей он встретит в классе риторики. Отвечая на вопрос, Пруст не только с психологической точностью описывает характеры четырех своих наставников, но и называет главный для него критерий оценки качества преподавания: будущего писателя интересует не столько интеллектуальное наполнение занятий, сколько отношение к новейшей литературе и способность проанализировать состояние дел в ней. По сути Пруст в эту эпоху своей жизни уже переступает порог лицея Кондорсе и постепенно входит в литературную жизнь, занимая определенную позицию в литературной борьбе своего времени.
И Пруст, и Робер идентифицируют себя с теми, кто выступает за новое искусство: они предпочитают литературу сегодняшнего дня и ясно понимают, что их отношение к ней отличается от мнения большинства. Потому два первых преподавателя, о которых пишет Пруст, Дофине и Клошеваль, несмотря на высокую оценку качества знаний, которые можно получить на их занятиях, в целом не вызывают восторга у молодого человека. Дофине — «более интеллектуал, чем артист», а Клошеваль — настоящий «школьный учитель», к тому же склонный к грубости.
Эти два преподавателя противопоставляются в письме Пруста Максиму Гоше (1828–1888), который чуть менее года вел у будущего писателя занятия по греческому и французскому языкам. Одаренный наставник активно сотрудничал с популярными журналами «Ревю литерер» и «Ревю блё», где публиковал критические статьи. Известность Гоше в литературных кругах давала ему большую свободу в ведении уроков по сравнению с другими педагогами. Хотя контролирующие инстанции иногда и критиковали Гоше, но ничем реальным эти отзывы ему не угрожали. Так, в одном из отчетов по итогам проверки деятельности учителя читаем, что для него характерны «свобода толкования, которая почти достигает литературного скептицизма и преждевременно поощряет умственное раскрепощение учащихся». Равнодушие Гоше к замечаниям руководства подтверждается и дошедшей до нас полулегендарной историей о том, как он попросил Марселя Пруста прочитать сочинение в день, когда на его занятие пришел школьный инспектор Эжен Манюэль, посредственный поэт, который безуспешно пытался избраться в Академию изящной словесности. Инспектор дослушал до конца выступление Пруста, потом в возмущении повернулся к Гоше и спросил: «Неужели среди самых слабых учеников вашего класса нет хотя бы одного, кто писал бы языком более ясным и правильным?» На что Гоше ответил более как литературный критик, чем как преподаватель лицея: «Ни один из моих учеников не использует язык учебника». Соль высказывания заключалась в том, что фамилия Манюэль по-французски означает «учебник».
Пруста, во-первых, привлекает смелость воззрений преподавателя, а во-вторых, знание современных авторов. Однако он предупреждает Робера, что дух фрондерства, характерный для занятий Гоше, отсутствует у других преподавателей, говорить с ними о любви к современной литературе нужно более осмотрительно. Он приводит в пример сложности, которые возникли у него во взаимоотношениях с наставниками и одноклассниками: «[…] я тебя прошу ради тебя самого, не делай того, что делал я, не будь апостолом новой веры перед учителями. Я мог это делать благодаря бесконечно свободному и очаровательному уму Гоше. Я готовил домашние задания, которые совсем на них не походили. Следствием чего было то, что через два месяца дюжина идиотов писала в декадентском стиле, что Кюшеваль считал меня отравителем, что я спровоцировал настоящую войну в классе, что некоторые стали считать меня позером.[…] В течение нескольких месяцев я читал в классе все мои домашние задания по французскому, одни меня освистывали, другие аплодировали. Без Гоше меня бы разорвали на клочки». Пьер Лаваль, одноклассник Пруста, вспоминает о регулярных чтениях Прустом его домашних заданий: «Я очень хорошо помню сочинения Марселя, богатые в выражениях и образах, уже очень “прустовские”, с их фразами, нагруженными побочными линиями и отступлениями в скобках, которые приводили в отчаяние господина Кюшеваля и так интересовали господина Гоше. Я еще вижу и слышу Марселя, читающего вслух свои работы, и превосходного, очаровательного Гоше, который комментирует, хвалит, критикует и вдруг начинает неудержимо смеяться смелости стиля, которая, по сути, приводила его в восхищение. Радостью последних дней его жизни было открытие среди его учеников прирожденного писателя».
К сожалению, счастливая эпоха общения с одаренным преподавателем быстро подошла к концу: Гоше, который проработал в лицее более двадцати лет, во время последнего летнего триместра 1887/88 года заболел и за несколько дней до каникул умер. Его место занял Дюпре, которого Пруст характеризует как любезного и доброжелательного, но скучного. Даже тот факт, что часто его уроки трансформируются в свободные беседы с учащимися, не может исправить положения: с ним можно было обсуждать современную литературу до бесконечности, но ничего не получить взамен, поскольку новейших авторов он любил лишь с большими оговорками.
Высокая оценка, которую давал работам Пруста Гоше, известный литературный критик, помогла начинающему писателю почувствовать себя увереннее. Пруст даже находит множество подражателей и становится своего рода законодателем литературных мод в лицее Кондорсе. Он и еще несколько его друзей создают что-то вроде кружка, членам которого не терпелось покинуть стены учебного заведения, чтобы реализовать свои литературные амбиции. Они уже предпринимают вполне реальные дела, например начинают публикацию нескольких ревю. Наибольшим литературным авторитетом в кружке пользовался Пруст, но и другие молодые люди, безусловно, обладали дарованиями. В числе друзей Марселя этого периода следует назвать прежде всего Даниэля Галеви, Жака Бизе и Робера Дрейфюса. Все они были несколько младше его.
Даниэль Галеви, родившийся в 1872 году, имел с Прустом много общего. Один из его родных также переселился во Францию из Германии. Его семья относилась к той же либеральной парижской буржуазии, что и семейство Пруста. Кроме того, Даниэль мечтал продолжить литературную карьеру своего отца — Людовика Галеви, чье творчество было связано с расцветом театров на бульварах: тех театров, которые с конца XVIII века смешали народные традиции с новыми буржуазными тенденциями и создали феерию и мелодраму, развили фарс и водевиль, подняв их до уровня комедии нравов. С 1864 по 1869 год творчество Жака Оффенбаха, который использовал либретто, написанные совместно Людовиком Галеви и Анри Мельяком, придало бульварному театру новое дыхание. Огромным успехом пользовались их оперетты «Прекрасная Елена», «Парижская жизнь» и «Великая герцогиня Герольштейнская». Последняя была настолько популярна, что была названа первой в списке вещей, которые хотел бы увидеть русский император Александр II, прибывший в 1867 году в Париж на Всемирную выставку. Впоследствии Даниэль Галеви будет активно участвовать в развитии французской литературы первой половины XX века. Он станет редактором серии «Зеленые тетради» в издательстве «Грассе», где будет публиковать практически всех ведущих писателей периода, за исключением Марселя Пруста, который подпишет контракт с более престижным «Галлимаром».
Робер Дрейфюс, будущий историк и эссеист, был знаком с Прустом еще в период его постоянных прогулок в саду на Елисейских Полях. Он был на два года младше Пруста и именно поэтому обратился к нему за советами о том, как вести себя в классе риторики. Свои с большим тактом составленные мемуары о Прусте Дрейфюс опубликовал в 1826 году в той же коллекции «Зеленые тетради», которой руководил Галеви. Переписка Пруста с Робером вместе с этими воспоминаниями дает бесценную информацию о мыслях и чувствах начинающего писателя и даже о том, в кого он был влюблен.
Третьим другом из маленькой «банды» Пруста был Жак Бизе, которого Марсель знал еще в частной школе Пап-Карпантье. Он на год младше Пруста и в 1888 году поступает вместе с остальными двумя друзьями в класс риторики. Жак — двоюродный брат Даниэля Галеви, сын Женевьевы Галеви и Жоржа Бизе, известного композитора. Когда Жаку было всего три года, его отец скончался от сердечного приступа. Смерть настигла композитора через три месяца после неудачной премьеры его оперы «Кармен», к которой Людовик Галеви и Анри Мельяк написали либретто. Опера сегодня является одной из самых популярных на театральных сценах всего мира, однако, поставленная в Опера-Комик в 1875 году, она не была по достоинству оценена критиками. Судьба Жака Бизе в каком-то смысле повторит трагический жребий его отца. Талантливый, чувствительный и очень красивый молодой человек станет наркоманом и покончит жизнь самоубийством в 1922 году, за несколько дней до смерти Пруста.
