Чуть более дружеские отношения устанавливаются с графом де Шоле. По крайней мере в конце года службы граф подарит Марселю свою фотографию с надписью: «Добровольцу Марселю Прусту от одного из его мучителей, Орлеан, 1890». Лейтенант де Шоле будет трансформирован в «Жане Сантее» в Ги де Брюкура, которым сослуживцы восхищаются благодаря его «неординарному уму».

Однако именно с этим персонажем связана одна из самых болезненных сцен романа: в ответ на приветствие Жана офицер отвечает ему не обычным кивком головы, а по-военному приставляя руку к фуражке: таким образом он показывает герою, что отношения между ними никогда не пересекут рамки официальных. В романе «В поисках утраченного времени» такое же шокирующее повествователя поведение приписывается Роберу де Сен-Лу. Сама незначительность события не должна обманывать: ничтожная деталь передает всю непреодолимость дистанции, о которой герой забывает, убаюканный доброжелательностью аристократических друзей. Можно увидеть в этих сценах и более глубокий смысл: они представляют собой описание тревоги от неожиданного открытия новой, незнакомой стороны другого, что является одной из важных тем романа «В поисках утраченного времени».

Военная жизнь не только подарила Прусту один год относительного спокойствия. Марсель также с удовольствием задавал вопросы офицерам о ведении военных действий, организации военной жизни, возможных военных конфликтах и т. д. Эти сведения, полученные из первых рук, вместе с реальным опытом, пережитым в юности, обогатили роман «В поисках утраченного времени» не только описанием жизни военного гарнизона в провинциальном городке Донсьер, но и рассуждениями о философии войны.

Скрашивать однообразные военные будни Прусту помогали еженедельные увольнительные, которые он проводил то у родителей, то в салоне мадам де Кайаве, который привлекал Пруста не только своими знаменитыми посетителями. Пруст нашел там друга, близкого ему по духу, — Гастона Армана де Кайаве, сына Леонтины. Молодой человек, который был на два года старше Пруста, также проходил добровольную службу, но значительно ближе к Парижу — в Версале. Гастон — веселый молодой человек, одаренный несомненным литературным талантом. Вместе с Робером де Флером он в начале XX века создаст целую серию либретто для оперетт, пользовавшихся большим успехом. Например, пьеса «Король» выдержала несколько сотен представлений. Пруст был так очарован Гастоном, что, возвращаясь в казарму, он говорил только о своем друге, в результате восхищенные его рассказом военные даже отправили Гастону открытку на Новый год.

Пруст сблизился с Гастоном настолько, что тот рассказал ему о своей тайной влюбленности в Жанну Пуке. Пруст с удовольствием принял участие в интриге, в которой уже чувствовался вкус Гастона к комедии положений. Дело в том, что Гастон и Жанна были помолвлены, но из-за юности невесты их влюбленность следовало держать в секрете от отца девушки и от семьи Гастона. При этом мать Жанны была в курсе увлечения своей дочери и с удовольствием играла роль режиссера. Она состояла в переписке с Гастоном, рассказывала ему о переживаниях дочери и давала советы, как лучше покорить сердце Жанны. В этом сценарии нашлась роль и для Пруста — он изображал ложного поклонника Жанны, который отвлекал внимание от реальной влюбленности. Кроме того, он являлся конфидентом Гастона и Жанны и не без любопытства выслушивал их признания. Его услужливость доходила до того, что он предложил снять для Жанны, ее матери и Гастона небольшой замок недалеко от Орлеана, чтобы они могли принимать там своих друзей.

Гастон и мадам Пуке очень ценили услуги Пруста, а вот Жанна его недолюбливала: ее поражало отсутствие искренности в его сложных комплиментах, и ей не нравилось, что Пруст исподтишка наблюдал за нею. Недоверчивая Жанна интуитивно чувствовала, что, участвуя в легкой светской комедии, Пруст стремился реализовать какие-то непонятные ей цели. В своих письмах Гастону она нередко называла его свихнувшимся: «Это определенно очень странный молодой человек, который часто пугает меня своими рассуждениями про нас. Если он верит всему, что он сказал мне по нашему поводу, то мы не сможем удивить его нашими новостями еще года два! […] В понедельник, когда в какой-то момент было названо твое имя, он незаметно повернулся ко мне и внимательно посмотрел с таким странным видом, что я отвела взгляд, так как почувствовала себя не в своей тарелке».

Интуиция не подвела Жанну. Участвуя в интриге, Пруст вырабатывал тактику сокрытия своих гомосексуальных привязанностей, которую использовал и позже. Под ложным обожанием Жанны он скрывал свою влюбленность в Гастона де Кайаве. Амплуа незадачливого влюбленного, которое выбрал Пруст, давало ему возможность постоянно быть рядом с другом, делиться с ним самыми сокровенными мыслями без того, чтобы эта близость вызывала подозрения окружающих. Прусту удалось провести даже Гастона, который разорвал дружбу с ним из ревности после того, как Марсель попросил у него фотографию Жанны. Его невесте, кстати, пришлось выбросить письма Пруста в огонь во время одной из сцен ревности, устроенной Гастоном, о чем она очень сожалела позже. Подобные тройственные союзы снова встретятся в жизни писателя в его взаимоотношениях с Луизой де Морнан и Луи д’Альбюфера, с принцессой Сутзо и Полем Мораном. Марсель будет рассказывать о своей выдуманной страсти к женщине тому, кого он любит на самом деле.

История ложной сердечной склонности к Жанне будет повторяться Прустом еще долгие годы. Он напишет, например, Симоне, дочери Гастона и Жанны, в 1910 году: «Когда я был влюблен в Вашу маму, я делал для того, чтобы иметь ее фотографию, вещи невозможные. Но это ни к чему не привело. Я все еще получаю на новый год открытки от жителей Перигора, с которыми я познакомился, чтобы попытаться получить эту фотографию». Симона, кстати, станет впоследствии второй женой Андре Моруа, писателя, который напишет одну из биографий Пруста.

Жанна Пуке постарается спрятать свое ироничное и недоверчивое отношение к писателю в написанной ею и опубликованной в 1926 году книге «Салон мадам де Кайаве». Посмертная слава Пруста заставит ее отказаться от искреннего описания их отношений. Портрет писателя потеряет конкретность и идеализируется: «Марсель нравился всем. Его считали очаровательным. И он был именно таким. Его красота, изящество, любезность приводили женщин в восторг. Его интеллект, его остроумие, его такая оригинальная манера судить о предметах и людях покорили представителей элиты, бывших завсегдатаями на улице Ош».

Своей дочери Симоне Жанна признается, что образ Жильберты в романе «В поисках утраченного времени» во многом списан с нее. Присутствие Гастона и Жанны в романе может быть также обнаружено в описании любви Робера де Сен-Лу и Жильберты Сван. Подобно Сен-Лу, Гастон умирает молодым. Брак его с Жанной не был счастливым, как и брак Сен-Лу. Ходили слухи, что, подобно персонажу романа, Гастон не был верен своей супруге. В семье Гастона и Жанны, так же как и в семье персонажей романа, родилась всего одна дочь.

Среди ложных любовных страданий Пруста настигла печаль вполне реальная: 2 января 1890 года умерла его бабушка по материнской линии. Смерть Адель тронула его тем более сильно, что он видел боль своей матери. Умная, чуткая, заботливая Адель была настоящей подругой Жанны Пруст. В память о своей матери Жанна начала читать и цитировать мадам де Севинье. Марсель посоветовал Жанне еще и другое произведение — «Роман одного ребенка», только что опубликованный Пьером Лоти. Несложное сентиментальное повествование, в котором привязанность к матери является одной из центральных тем, могло как нельзя лучше утешить Жанну. Действительно, мадам Пруст была тронута текстом Лоти, о чем она написала в одном из писем сыну. Роман Лоти — один из тех текстов, которые теплотой своих строк, несомненно, оказали влияние на описание детства повествователя в «Поисках».

Через шесть дней после демобилизации в ноябре 1890 года Пруст подал документы на юридический факультет Сорбонны. Выбор факультета явно был сделан по настоянию родителей, которые стремились обеспечить сына благополучной карьерой. Ход рассуждений близких писателя прекрасно описан в романе «Жан Сантей». Отец Жана собирает сведения о том, как получше пристроить сына и спрашивает совета об этом у одного именитого преподавателя права. «Если у него литературные способности, пусть занимается юриспруденцией», — безапелляционно заявляет преподаватель. Однако профессор, по всей видимости, плохо себе представлял, что такое литературный дар, «так как юриспруденция наводила на Жана скуку и он провалил свой первый экзамен». Жан Сантей не осмеливается даже говорить о литературной карьере с родителями, так как они, не желая понимать его намеков, сразу же приводят в пример судей и врачей, которые, несмотря на склонность к литературе, выбрали более доходные профессии.