На общей кухне еще две семьи. Одна комната — переселенческая, и жильцы периодически меняются. Под лестницей, ведущей на второй этаж, туалет, пусть каменный, холодный, но с канализацией. Наконец-то в нашей жизни появилась вода не из Тверцы, доставляемая в ведрах на собственных плечах с помощью коромысла, не из соседнего подъезда, а из своего кухонного водопровода. Старая чугунная (когда-то эмалированная) раковина не пугает своим видом.

На большой кухне большой стол, на нем керогаз. Затем появилась газовая плита. Баллонный газ покупаем совместно с соседями. Они, особенно из переселенцев, следят за тем, кто и сколько сжигает голубого топлива. Оговаривают тех, кто забыл выключить газ под кипящим чайником. Конфорки для чистки закреплены за жильцами. Электросчетчик тоже общий. Но по оплате за потребляемую электроэнергию не возникает никаких проблем. Стоит электричество копейки.

Из коммунальной квартиры два выхода. Одна дверь — парадная, на улицу Правды (ныне Новоторжская), другая, задняя, — во двор.

Все как у благородных тверских мещан. В 1971 году старинный дом изничтожили. Сейчас на его месте новое строение, в нем — аптека с высоким крыльцом, а на месте нашей коммунальной квартиры — магазин «ЗАО «Хлеб».

Во дворе под окнами росла береза. Справа — сараи. Там разводил кур бывший сотрудник органов, пенсионер, что жил над нами. Слева — учреждение «Трест столовых». В глубине двора большой, с широкими воротами, пустой сарай, закрытый на железный засов. Видно, бывший амбар. Но это не просто сарай, а исторически зафиксированный в коротком сообщении газеты «Калининская правда». В 1961 году родилась вторая дочь, назвали Тамарой. Нас теперь четверо.

Лось

Документальный рассказ

Как уж получилось, известно только ему — крупному сохатому, с большими рогами, оказаться не только в городе, а в самом его центре. За углом ведь памятник Ленину, Центральный государственный сберегательный банк СССР, тогда еще единственный крупный, под номером 13.

Рано утром мы проснулись оттого, что кто-то колотил в стену чем-то твердым. Это был лось. И колотил он копытами передних ног, будучи загнанным в угол нашего двора, оказавшись между кирпичной стеной дома и примыкающего, обшитого досками, заднего выхода во двор со второго этажа. Лось бился, не зная, куда бежать. Увидев его морду, лосиные рога, от страха, что он сейчас разобьет раму и влетит через широкий проем окна в комнату, где спят дети, я схватила что попало под руку и, размахивая цветным халатом, прыгнула на подоконник. Лось отпрянул, сиганув в сторону, с грохотом покатился по лестнице, ведущей к соседям, живущим под нами. Мишка Подвальный, еще не отрезвев от вчерашней выпивки, услышав шум, пытался выйти из своей полуподземной квартиры. Но, увидев морду, да еще с рогами, решил, что напился до чертиков крупного размера. Однако это не помешало ему сунуть в морду лосю драный березовый голик. От чего незваный гость мигом оказался во дворе, по которому бегали и кричали какие-то люди в штатском и одетые в синюю форменную милицейскую одежду. Один товарищ успел открыть высокие и широкие ворота большого сарая. Лось ринулся туда, где его и закрыли, благо был крепкий железный засов. Потом привезли металлическую клеть, установили напротив выхода из сарая. Когда ворота осторожно открыли, перепуганное животное рвануло вперед и оказалось в клетке. Огромный подъемный кран из соседнего дома через крышу опустил длинную руку, поднял тяжелую клетку с лосем и опустил в кузов грузовика. Лось не буйствовал. Кто-то каким-то

образом сумел воткнуть в его тело шприц с успокоительным. Говорили, что непрошеного гостя увезли в лес и выпустили, наказав не разгуливать по городу, не заходить в чужие дворы, не заглядывать в окна, а быть там, где положено, — в лесу.

По этому поводу я и вспомнила газету «Калининская правда». Тогда, потрясенная событиями, сообщила какому-то зашоренному, со скучающим лицом журналисту, нехотя принимавшему информацию. А был тем журналистом, оказывается, Дмитрий Званцев, скучающий, спокойно сидящий в кабинете. Я же, содрогаясь, долго думала про лося: что стало с нами, если бы он через окно оказался в жилище? Страшно представить.

Сейчас, когда пишу эти строки, вспоминая Мишку, лося, драный голик, хохочу над тем, как сосед, этот самый Мишка Подвальный, с выпученными глазами рассказывал своим приятелям, что видел огромнейшего черта с огромаднейшими рогами, и советовал:

— Чтобы видеть чертей меньшего размера, надо поменьше пить.

Молодая улыбчивая директорша в школе уже давно не работала. Вышла замуж за военного и уехала. Школой руководил Алексей Иванович Селянкин. Жена директора, судья по специальности, — жесткая строгая дама. И поэтому у него любовь с одинокой худенькой учительницей по физике — Альбиной Черняевой. Позднее, когда Алексей Иванович, вернувшись с охоты, лежа в ванне, внезапно умер, его жена Евгения продолжала ненавидеть весь наш учительский коллектив. Мы-то при чем тут? Видно, за то, что знали, а не выдавали директора. И даже цветы, что приносила Аля на могилу, выбрасывала в урну. Алексей Иванович был нормальным руководителем школы, к тому же добрым, общительным, не требовал невозможного. Припоминаю такой случай. Для методического стенда нужна была статья. Меня попросили, я написала. Висит стенд уже год.

— Надо, — говорит директор, — стенд-то обновить.

— Надо, — соглашаются учителя.

— А для чего? — спрашиваю я. — Никто же ничего, что написано на нем, не читает.

— Я читаю, — говорит директор.

— Тогда, — подвожу его к своей писанине, — прочитайте это.

— Что? — возмутился директор. — Анекдот в текст вписала?

Но меня он не наказал. Сам, говорит, хорош!

При Селянкине мне часто приходилось брать уже вторую дочь на занятия. У Вахрова то собрания, то еще что. Как оказалось, погулять он был не дурак. А мама его тоже не рвалась в новое звание. Будучи учительницей английского языка, не желая, чтобы девочки называли ее бабушкой, велела величать по-английски — Греня. Мои дочери так и обращались: «Бабушка Греня». Когда муж оставался в няньках, Греня приходила и отпускала его на «выгул».

Одним словом, мой младший ребенок с младенчества тоже часто бывал в школе. Пока я вела уроки, с Томкой занимались и учителя, и библиотекарь, и Алексей Иванович. А иногда и свободные от занятий взрослые ученики. Коллектив наш был замечательный: Вера, Раиса, Валентина — одна и другая, Альбина, Андрей.

Часть наших учащихся впоследствии получили высшее образование, стали руководителями производств. А старшие, уже при нас получив звание пенсионеров, с благодарностью вспоминали дни учебы, подарившие им не только знания, но и новое ощущение жизни, которого были лишены, — почувствовать себя школярами.

1970 год. Когда жильцов расселяли, готовя дом под снос, мы оказались последними переселенцами. Парадная дверь была заколочена. Войти в дом и выйти из него можно было только через нашу кухню. С нас взяли слово, что дом сохраним в целости. Многие пытались попасть в пустое двухэтажное здание, надеясь что-либо взять и использовать в хозяйстве. Мы, как наемные воины, держали оборону. Но приходилось защищаться не только от людей, но и от грызунов. С крысами мы боролись сообща, еще живя с соседями. Помню, как дядя Ваня, поймав однажды крупный экземпляр в крысоловке, облил чем-то горючим, а потом обожженную, страшно кричащую крысу выпустил из клетки. После применения такой методики ни одна тварь не появлялась на нашей кухне. А вот мыши в пустом доме буквально пошли на штурм. Особенно неприятно было по вечерам и ночью. Даже при электрическом свете они, не стесняясь, бегали по комнатам, залезали на буфет, лезли повсюду. Но иногда затевали игры. Носились прямо по занавескам то вверх, то вниз. Гонялись друг за другом, кувыркались, пищали на все голоса. Я никогда не видела такого мышиного веселья.