«На окнах плющ… Чужой проулок дальний…» На окнах плющ… Чужой проулок дальний… В незрячем доме, верно, так темно… Я помню сумрак деревенской спальни, Где плющ завесил кружевом окно. Но в детстве мне казалась веселее Она всех комнат на земле. В ее зеленоватой мгле, Как в пахнущей листвой аллее, Так сладко было по ночам не спать! Когда ж заря, сквозь плющ алея, Свои лучи бросала на кровать, Который раз с упорством странным Старалась зеркальцем карманным Я луч сияющий поймать… На окнах плющ разросшийся и гибкий В проулке узком и слепом… Я в тупике — мне выход незнаком. А сквозь туман беззвучно зыбкий, Откуда-то, где не редеет мгла, Из неземных, быть может, измерений Идут рядами чьи-то тени… Какие их поймают зеркала? «Пароходы, письма, поезда…» Пароходы, письма, поезда, Самолеты в небесах высоко Зачеркнули слово «никогда», Стало близким грозное «далёко». Мы, дерзая, обгоняем звук В серебристой, стрельчатой ракете. Для живых в пространстве нет разлук: Мы гостим на небольшой планете. К сердцу лишь дороги не нашли, Сердце ждет, своей мечтой томимо… Не заходят в гавань корабли, Самолеты пролетают мимо. Серебряная пыль Мерцает ровный путь безлюдный, Летит, летит автомобиль… Как ювелир небесный, чудно Посеребрив земную пыль, Колдует месяц. Спят долины. В осколках зеркала земля. На прибранных полях чужбины Чего ищу я у руля? Ищу ль далекую равнину? Лучи полуночной луны В глаза бросают паутину И заставляют видеть сны. Труднее каждое движенье И клонит голову к плечу. Я уступаю руль лучу И поддаюсь изнеможенью. Блестит серебряная пыль, Летит, летит автомобиль… Плывут во всём великолепьи Растрепанные ветром степи, В цвету вишневые сады, Как будто бы в пушинках снега. Плетётся и скрипит телега; Колёс глубокие следы Видны на вязком чернозёме; Её везут в ленивой дрёме, Шагая с важностью, волы. На нежной зелени пролеска Белеют тонкие стволы И серебрятся в лунном блеске. Бежит четверка лошадей В знакомой упряжи красивой, И кони машут длинной гривой. А песню юности моей, Напев родной, напев печальный Я слышу в воздухе хрустальном. Степные ветры гнут ковыль, Летит, летит автомобиль… Вдали, весной проснувшись снова, Разбивши зимние оковы И затопляя берега, Баштаны, пастбища, луга, Шумит в стремительном напоре Раскрепощенная река. Звон бубенцов, песнь ямщика И гул Днепра слились в просторе. Бледней серебряная пыль, Быстрей летит автомобиль… Толчки, ухабы, повороты… Раскрыты широко ворота. Как встарь, два дуба у ворот Кивают ласково листвою. Здесь тополь киевских высот В саду с пушистою травою, Здесь ива плачет над прудом И здесь тот серый старый дом, Где всё мне памятно до боли, До горечи, до едкой соли Моих невыплаканных слез. Бессмертный луч меня привез К началу пройденной дороги. Я снова в детстве — на пороге… Взбегаю быстро на крыльцо, Смеюсь, как девочка, беспечно, Не замечая, что лицо Склонила надо мною вечность. «Что было нежностью согрето…»
Что было нежностью согрето И что в слова нельзя облечь, — Всё это встречу где-то, где-то, Когда мне будет не до встреч. Там с неизбежностью прощальной Безрадостно и беспечально Раскинется недвижный свод, Там ждет паромщик молчаливый У берегов подземных вод Вблизи нешелестящей ивы… «Безмолвна жуткая столица…» Безмолвна жуткая столица. Гусиный шаг тупых солдат. В двадцатом веке небылица Страшней, чем сотни лет назад. Горячий взгляд, тревожный шепот И нежность скорбного лица… И вновь шагов тяжелых топот У оснеженного крыльца. Под белым фонарем вокзала Блеск обручального кольца — Как отблеск светлого начала Непостижимого конца. «Я не хочу стучать в чужие двери…» Я не хочу стучать в чужие двери И греться у случайного костра. Мне дороги мои, мои потери, Уединенность мне сестра. А за размах минувших дней широких, За то, что я стихами говорю, За смех детей, за пушкинские строки, За энциан на скалах синеокий Создателя благодарю. |
