Солдаты сидели около костров, сжавшись в кучу.

Из-за дворцовых баррикад, делая короткие передышки для перемены ленты, взвизгивали пулеметы. Цель представлялась нам близкой. Каждый из нас надеялся живьем взять Керенского… Отовсюду доносились голоса наших отрядов. Они стягивались кольцом вокруг Зимнего. Площадь шумела, точно море. В Александровском саду кто-то зажег факел, озарив кружевные сучья лип. Может быть, это было сигналом, так как сейчас же ответила наша артиллерия с Петропавловской крепости.

Егор приподнялся. Тень его под голубым прожектором на мгновение пересекла стену гвардейского штаба.

— С именем Ленина вперед! — крикнул он.

Я не помню, как это было сказано… Но даже теперь мне вспоминается негромкий голос Егора, который я услыхал среди тысячи людей, гудевших около нас точно огромный улей.

Мы выскочили из-под арки.

Открылись ворота дворца. Юнкера выкатили два орудия. Егор отправил свои цепи навстречу им. Работая винтовкой, мы прорвались к воротам, опрокинув юнкеров, кинулись в подвал, на лестницу, думая оттуда проникнуть дальше, внутрь дворца, и тут наткнулись на огонь засады.

В подвальной тьме мы еле-еле различали друг друга. Часть бойцов осталась в подвале, часть последовала за Егором в коридор первого этажа, тускло освещенный электричеством. Там на полу вдоль окон на грязных матрацах лежали юнкерские роты. Пахло нечистотами и потом. Всюду валялись объедки, мусор, окурки, пустые бутылки из-под старого французского вина. Юнкера пограбили дворцовый погреб.

Среди юнкеров стоял дворцовый слуга, низенький, седой швейцар в длинной темно-синей ливрее, обшитой золотым галуном. На золоте воротника были вытканы черные императорские орлы. Бритые, впавшие, почти черные от ужаса губы бормотали что-то по привычке, по инерции:

— Господа юнкера, так же нельзя… Это воспрещено, господа…

Старик закрыл глаза, как будто душа его не могла вынести всего этого развала. Молодые люди, полусолдаты, полуофицеры, с блестящими шевронами на погонах, именно те, кого он привык считать защитниками порядка, превратили дворец в помойку и толклись здесь точно свиньи.

Юнкера, перепугавшись красногвардейцев и солдат, бросили оружие. Другие решили удрать. Егор не преследовал их. Он ждал, когда к этому месту подтянется весь его отряд… Из группы юнкеров вышел молодой, изящный прапорщик. Угадав в Егоре командира, он отдал ему честь.

— Сопротивление бессмысленно, — сказал он и предложил Егору проследовать вместе с ним в штаб Зимнего дворца.

— Зачем? — спросил Егор.

— В качестве парламентера, — ответил прапорщик. — Мы сдадимся… Насколько мне известно, вы же не хотите зря лить человеческую кровь… Мы — тоже!

Прапорщик покраснел. Егор поверил его детскому волнению и голубым глазам, в которых можно было прочитать страх и надежду. Егор задумался только на минуту. Внезапно его окружили юнкера и так же внезапно ими была открыта стрельба из-за угла вдоль коридора. Мы кинулись к лестнице, отстреливаясь на ходу.

К утру бой стих. Советская власть победила. На булыжнике площади валялись расстрелянные патронные гильзы и разорванная пополам буханка хлеба. Арестованных министров повели по набережной в Петропавловскую крепость. Мы хотели тут же рассчитаться с ними, но моряки нам не позволили. Часовые уже несли караул около дворца. В садике, за оградой с царскими вензелями, лежали убитые в эту ночь матросы, солдаты и красногвардейцы. Их было немного. Здесь я нашел Егора. Глаза широко раскрыты, брови высоко подняты. Я увидел взгляд чистый и спокойный.

Несколько лет назад случайно мне довелось встретить человека, видевшего, как погиб Егор. Он сообщил мне все подробности предательского убийства.

Обезоруженного, избитого Егора поставили к длинному столу, покрытому тонким красным сукном. Маленький бронзовый шандал с двумя зелеными шелковыми колпачками выхватывал из тьмы незначительный кусок почти пустого кабинета.

Инженер Пальчинский, облеченный особыми полномочиями Временного правительства, чувствовал себя диктатором Петрограда. Он сидел за столом, поминутно оглядываясь на окружавших его царских офицеров и генералов. Полувоенная форма нравилась ему. Он наслаждался ею. От измятого дорогого френча пахло шипром. Пальчинский нехотя задержал взгляд на Егоре.

— Ну-с… Что скажете?

Егор молчал.

Брезгливо постучав ладонью по столу, Пальчинский обратился к маленькому вертлявому толстяку в генеральских погонах:

— Меня забавляет одно, ваше превосходительство… На что надеется эта кучка? Ведь через несколько дней все равно мы задавим их.

Егор посмотрел на Пальчинского как на сумасшедшего. Багратуни, ничего не ответив, безразлично выпятил губы. Он стоял у окна, выходившего на площадь. Там вспыхивали выстрелы.

— Россия с нами, — как будто для себя, твердо и тихо сказал Егор.

Тогда оба они, и Багратуни и Пальчинский, обернулись к Егору.

— Разве вся Россия — солдаты? — спросил Пальчинский, и его губы изобразили что-то вроде ядовитой улыбки. Вопросы служили Пальчинскому только предлогом. Очевидно, командир восставших от рядов вызывал в Пальчинском просто экзотическое любопытство и ненависть.

— Россия с нами… — повторил Егор.

— Вы знаете, что вам грозит?

— Что? — Егор усмехнулся.

— Вы ведь офицер?

— Нет.

— Нет? Обыкновенный солдат?

В голосе у Пальчинского прозвенела удивленная нотка, и он даже помог себе жестом.

— Рядовой Егор Петров… Так именует устав! — усмехнулся снова Егор. — Вот что, ваше благородие… Или по-благородному кончайте лавочку, тогда действительно пошлите меня парламентером, или…

Тут он широко и гордо взмахнул рукой.

— А между прочим, что бы со мной ни случилось, вам-то определенно могила! Теперь мы говорим всему миру…

Пальчинский дернул губой, вскочил.

Адъютанты Багратуни вытолкнули Егора. Они убили его двумя выстрелами, здесь же, возле высокой белой колонны.

1937–1944

Места наши — земли на душу не больше шагу. А от такой жизни шаг у наших меньше ребячьего.

И вот про землю. Как же — царя свергли, а говорили — как уйдет харь, так и дадут землю.

Спросили Земельный комитет. А тот — с печатями бумагу, что жди, мол, Учредительное собрание, и тогда тебе земля.

Печати крепкие, бумага твердая, не скоро износится.

Видно по всему, долго ждать придется.

Опустили бороды мужики.

— Значит, ждать…

А ждать ты, парень, привык. Вот и жди…

Одного добился Митрий от крестьян — пойти рано утром до первого ближайшего помещика Духанова и "прикинуть на глаз, как там у него и что".

Вышли из деревни, было еще темненько: коленкор серенький, реденький в глазах. Дорога сухая, бесснежная, стылая. Ухабы что шпалы. Ноги в сапогах о них отбили.

Вот оно, имение, очень даже просто взять его. Белая березовая рощица перед ним — не защита. Вырубить — так с одного взмаху хорошим топором. Тюк-тюк, и готово — работы на десять мужиков, а их пришла сотня. Березки, правда, прямые, станом гордые, белотелые, не чета корявым пестреньким деревенским березкам. Иная порода, как человек на другом корму и в холе. Но о чем тут говорить, не в этом дело.

За рощицей звери желтые видны, большеголовые, сердитые, тулово поджарое, как у худой собаки, а головы в лохмах. А пасть ощерена, одна лапа на шаре…

Барская выдумка — мертвыми зверями охранять дом.

Как домина, что твой дворец, — у входа мертвое зверье беспременно.

Кто его боится?

За дурачков считают мужиков господа. Ребят малых такими пугают. Очень просто, взять с места свернуть эти чучела, чтоб глаза попусту не мозолили.

Мужики, сами большеголовые, в больших шапках бараньих, больших воротниках, туго перетянутые опоясками, пригибались, заглядывая между деревьями в помещичью усадьбу.