— Попробую все же, — решил Владик.

Таай не стал возражать и тут же помог ему выбрать нужные клыки. И Владик увлекся. Увлекся так, что даже пропустил несколько хороших охотничьих дней. Через месяц он представил художественному совету свою работу.

— Ка-а-ко-мей! — удивился эскимос Хухутан, приехавший из Наукана на приемку изделий из кости. Остальные члены совета видели, как работал Владик над Тиркынеку, и ждали мнения ведущего художника. Его восклицание решило все: работа была принята с отличной оценкой и поставлена в стеклянный шкаф с образцами.

Успех и признание вдохновили. Владик совсем отказался от подражания и старался делать самостоятельные композиции. В отличие от мастеров чукчей, эскимосов он предварительно все тщательно продумывал, рисовал эскизы, советовался и только после этого приступал к исполнению своего замысла. Так появилась небольшая туалетная коробочка с шутливой сценкой встречи нерпочки-белька с медвежонком. Медвежонок ухватился за край коробочки и пытается взобраться на нее. С крышки, подняв голову с большими черными глазами, удивленно смотрит на непрошеного гостя белек. Крышка заходила под лапы медвежонка и с другой стороны защелкивалась. Открыть ее не так-то просто: надо нажать на бугорок под правой лапкой белька. Медвежонок и коробочка были вырезаны из целой кости, так же была сделана и крышка с бельком. Владик отказался от установившейся традиции делать фигурки животных отдельно и потом уже составлять композицию на специальной подставке, укрепляя на ней животных медными штырьками.

А однажды Владику попался огромный клык с хорошей целой коронкой. Сразу же возникла мысль, что из коронки можно сделать замечательный бокал. Но какова у него сердцевина? Нет ли там кровяных прожилок?

— Таай, можно я отрежу корень клыка?

Таай уже догадался, что какая-то новая идея озарила Владика, и ради любопытства спросил:

— Для чего?

— Думаю бокал из него сделать.

— Аа! Пожалуй, подойдет, — согласился Таай. — Отпиливай! Посмотрим. Остальную часть отдай Кейнытегину, для гравировки клык плохой, крученый, но на фигурки оленей будет хорош.

Заготовка оказалась с толстым слоем чуть розоватого дентина и маленьким овалом желтоватой пульпы. Это был замечательный клык. И Владик вырезал из него бокал. Его поддерживали три потешных медвежонка, все в разных позах: один уперся четырьмя лапами, другой наклонился и одной лапой держит бокал сбоку, второй — за дно, третий выглядывает из-за бокала, обхватив его лапами, и как бы говорит: «Ничего, удержим!»

Бокал понравился косторезам, все смотрели на него с улыбкой: очень уж потешны были медвежата. Отец не принял эту работу, а оставил себе на память, оплатив комбинату стоимость клыка.

Хорошую оценку давали косторезы работам Владика, хвалили его, но никто из них не делал даже попытки снять копию или же сделать что-либо подобное. Умения, мастерства и фантазии у них хватало, но резьба из целой кости — трудоемкий процесс, а над каждым косторезом висел план, который надо выполнить. Поэтому они делали оленьи и собачьи упряжки по уже установившемуся шаблону — получалось быстрее и выгоднее. Владик же не зависел от заработка, у него была твердая ставка моториста, и свои работы он сдавал лишь потому, что использовал промкомбинатовский клык.

Отец, наблюдая за Владиком, с тяжелым вздохом говорил:

— Хорошо бы посадить ведущих художников, например, Таая, Хухутана, Ренвиля на твердую ставку, чтобы не думали они о плане, спокойно работали и создавали бы настоящие образцы, а копии мог бы снять любой мастер.

Но это были несбыточные мечты. Чукотторг, в чьем ведении находился промкомбинат, с подобными предложениями не соглашался и строго требовал выполнения плана и широкого ассортимента изделий.

Владик специализировался в фигурной резьбе, но ему очень хотелось освоить цветную гравюру. Ведь может Хухутан и создавать скульптурные изображения, и гравировать свои работы. Почему ему, Владику, не попробовать? Он целыми часами просиживал рядом с граверами и наблюдал. Полнолицый, высокий и здоровый с виду Онно сказал однажды Владику:

— Сейчас расскажу, как у нас в Покыткине живут.

— А что такое Покыткин? — удивился Владик, впервые услышав такое слово.

— Покыткин — это край земли, самый кончик. Ведь Увэлен как раз и стоит на краю земли. Там, дальше, — махнул рукой Онно в сторону моря, — уже другая земля, капиталисисеськая.

— Так почему же Покыткин, а не Увэлен? — допытывался Владик.

— Покыткин — старое название, а Увэленом это место стали называть, когда сюда пришли чукчи. Давно-давно здесь эскимосы жили. Ты стариков расспроси, увэленцев.

Онно вытащил из-под стола уже обработанный, ошкуренный и зачищенный циклей большой клык, завернутый во фланелевую тряпочку. Расстелил тряпку на столе и положил на нее клык. Достал стальной коготок — вагыльгин с удобной маленькой ручкой и небольшие стамесочки разной ширины с мелкой насечкой.

Он долго и старательно точил карандаши. Сначала приготовил два мягких простых, потом заточил цветные.

— Надо марку вперед сделать, — сказал Онно и зажал в коленях клык торцом к себе. Взял линеечку, процарапал коготком ромбик и написал в верхней его части «1949 г. М.Т. РСФСР», а в нижней — «С. Увэлен, худож. Онно». Потом что-то процарапал в центре ромбика, зачернил простым мягким карандашом, протер влажной фланелькой, почеркал коричневым карандашом, снова протер тряпочкой, наложил синий цвет — протер еще раз и на торце в ромбике появилась голова вынырнувшего из моря моржа. Это была марка Увэленского промкомбината.

— Теперь можно рисовать, — и под рукой гравера заскрежетал коготок.

Владик удивился: все граверы сначала делают набросок простым карандашом, потом процарапывают коготком основные контуры рисунка, а затем уже раскрашивают изображение цветными карандашами. Онно же сразу начал работать резцом. Рука твердо наносила прямые и извилистые линии, кружочки, закорючки. В одном месте они были глубокими, в других — едва заметными. Исцарапав две трети клыка, Онно решительно, с сильным нажимом провел поперек клыка извилистую линию — начал «портить» остальную часть. Лицо гравера становилось то серьезным, то неожиданно возникала улыбка, губы что-то шептали. На лбу проступили капельки пота, но рука по-прежнему уверенно наносила штрихи.

— Все, кончил, — выдохнул Онно и вытер лицо.

Владик взял в руки клык. Разобрать, что нарисовано, было трудно. Он повертел его в руках и отдал.

— Сейчас сделаем, — и Онно протер влажной тряпкой клык, а потом густо и жирно стал чернить его простым карандашом.

Исчертив один карандаш, он взял другой. Клык стал грязным, словно его вымазали сажей. Онно еще долго и старательно втирал графит в царапины большим пальцем. Затем сходил к ведру с чистой водой, намочил фланелевую тряпку, выжал ее, стряхнул и стал тщательно протирать клык. Он снова стал белым, и на нем проявился четкий рисунок. Раньше граверы просто слюнявили палец и втирали им графит в царапинки, но директор строго запретил так делать, сказав, что это негигиенично.

Теперь Владик уже мог понять, что было нарисовано на клыке.

После обеда Онно кисточками-стамесочками с мелкой насечкой наложил краску, и рисунок ожил.

В отличие от других граверов Онно любил скромные естественные краски. Итчель, например, предпочитал жирный густой цвет, эскимос Хухутан — легкий, умеренный, Ёмрыкаин — яркий. Сдержан был в выборе красок и Ренвиль, не уступавший в мастерстве Онно.

— Нет, никогда не научиться мне так работать, Онно, — грустно сказал Владик.

— А ты пробуй, тренируй руку, и у тебя получится. Рисуешь ты хорошо, знаешь чукотскую жизнь.

Онно работал с большим напряжением, и после завершения росписи очередного клыка он отдыхал три-четыре дня, а иногда и неделю. Отец не заставлял его высиживать в мастерской восемь рабочих часов: он видел, чего стоит Онно каждый клык. Обычно в свободные дни Онно ходил по поселку, стоял где-нибудь за ветром и пристально вглядывался в даль тундры, смотрел на торосы. Он думал.