— Владик, не мудри — надо ехать!

— Надо, надо! — сердился Владик. — А ты-то сам почему на материк не едешь?! Побыл один год в Москве и вернулся. Не нравится? Да?

— Ты не кипятись. Учиться надо. Кончишь и приедешь обратно, — уговаривал отец.

— Ладно, — не стал перечить Владик. Он чувствовал, что все-таки отец прав.

По Увэлену прошел слух, что Владик уезжает. И каждый встречный с участием спрашивал:

— Опять уезжаешь?

— Ванэваи! Нет! — сердито отвечал Владик и старался скорее пройти мимо.

С транспортом в те годы было трудно, самолеты рейсовых полетов еще не делали, а море забило льдом. И Владик не смог выехать. В душе он радовался, что остался в Увэлене, и ожидал, когда начнется охота на нерпу. Они с Танатом работали через день, и у него было свободное время.

Странные вещи творит природа. Она словно ждала, когда уйдут моржи, кончится навигация, и лишь тогда открыла море. Тундра уже слепила глаза свежей белизной, стали ручьи и речушки, и лишь лагуна упорно сопротивлялась и не хотела замерзать. А безбрежное море, без единой льдинки, темное, холодное и неприветливое, в это время не радует хорошей добычей, и люди довольствуются тем, что выкинет оно на берег. Выходили еще затемно и шли по косе вдоль линии прибоя, собирали сочную и хрустящую морскую капусту — мыргомыр, морские звезды, выброшенных волной крабов. Попадались иногда и какие-то солоноватые морские «фрукты», похожие на гроздья винограда. А если встречалось бревно или хорошее корневище, человек оттаскивал его подальше от воды и клал сверху один-два камушка. Это значило, что оно заимело хозяина, что оно уже кем-то найдено. И никто никогда не трогал эту находку, она могла лежать годами.

Тоскливо стало в поселке. Пролетит стая уток — гаг, купыкы, взбудоражит людей, но не принесет радости. Нарядные, с белыми шеями и черной грудью, купыкы крепкие, и их нелегко сбить дробовиком, а костяшками и подавно не достанешь. Увэленцы обсвистят стаю, она собьется в кучу и не снизится, как обычно, думая, что это посвист крыльев ястреба, а подымется еще выше и, встревоженная, улетит в море.

Пустынно море, но все равно люди следят за ним, не спускают глаз. А байдары еще не убраны и лежат наготове. Всякое может быть! Появится кит, морж — и байдары на воде. Они не обмерзают, как вельботы, легки и подвижны, а спустить их можно и при сильном прибое.

Кто-то однажды в мастерской сказал, что Келевги видел белух в море.

— Ка-а! — радостно воскликнули косторезы.

Белуха — предвестник сайки — вэкын, которая в это время года подходит к берегам. Значит, она есть. И люди стали готовиться, вытаскивали сачки и ремонтировали их. У одних были они добротно сплетены из китового уса, никогда не гниющего и не намокающего, у других, кто поленивее, сделаны из обыкновенной дели. Теперь уже люди все чаще и чаще стали бегать к морю.

— Сегодня Рагтына нашла одну вэкын, — сообщал последние новости косторез Итчель.

— Значит, будет рыба, — говорили люди и ждали, ждали терпеливо.

Хотя все были готовы к ходу сайки, но раздавшийся над Увэленом крик «Пуврэк! Белуха!» был неожиданным, и мастерская опустела в одну минуту.

У Владика не было своего сачка, и он заранее договорился с Рычыпом, что возьмет у него: все равно старик бегать не мог, а здесь нужна сноровка. Когда Владик прибежал, по всему берегу уже выстроились люди и закидывали сачки. Было тихо, дул легкий южный ветерок и отгонял намерзавшую шугу. В светлой, прозрачной воде хорошо видно, как у самого берега темной широкой полосой шла сайка. А чуть подальше нет-нет да и показывались спины выныривающих белух. Они-то и подогнали к берегу сайку. Каждый сачок был полон рыбы, и Рычып не успевал подставлять свой большой мешок из моржовой шкуры.

— Устал, — проговорил он. — Ты вот сюда, прямо на гальку, ссыпай вэкын!

К вечеру белуха насытилась и отошла от берега, отошла и сайка. На берегу лежали горы рыбы. Женщины и дети перетаскивали ее в кожаных мешках в яранги. Перетаскивали свою рыбу и Рычып с Владиком. И у всех увэленцев кладовые — янаан, что за пологом, были заполнены рыбой. Ели ее свежемороженой по утрам, обмакивая в нерпичий жир и прихватывая щепоткой квашеные листья полярной ивы, варили, не потроша, в котлах. Вкусна она была и жареной на растительном масле или нерпичьем жире. Эта еда доставляла людям удовольствие.

А природа будто извинялась перед людьми за плохое лето. Дня через два усилился накат, и сайку накидало гребнем по всему берегу до самого Тункена. Иди и собирай лопатой сколько влезет. Но люди не жалели, что пришлось потрудиться, размяли мускулы.

— Хорошая пушная охота будет, — сказал Кагье, встретив Владика. — Давай на песца охотиться, — предложил он.

— Нет, Кагье, — ответил Владик, — за песцом ходить много надо, да и неинтересно. Лучше в море.

Прошла сайка, порадовала людей. И снова море стало пустынным. Крепчают морозы. Волны все дальше и дальше накатываются на берег. Обледенела галька. Морская вода, как по стеклу, скользит по ней без задержки.

— Плохо это, — говорили озабоченные старики. — Сильный шторм, весь Увэлен смыть может.

И такое уже бывало. Бывало и в древности, а 1937 год хорошо помнят увэленцы. Тогда в декабре большой праздник был — выбирали в Верховный Совет СССР первого депутата чукчу Тэвлянто. Все увэленцы за один час проголосовали, и избирательная комиссия до двенадцати часов ночи ничего не делала, танцевала и пела, песни вместе с избирателями. А старый Перго ходил гордый — он первым опустил бюллетень в урну. Как и сейчас, море было чистым. Только успели подсчитать голоса и отправить сводки, как к утру разразился ураганный шторм. Ветер дул с моря и гнал волны на берег. По обледенелой гальке они подкатывались к ярангам, домам и били в стены, обдавая жилища брызгами, выбивая стекла в окнах. Жутко было в Увэлене. От ударов волн сотрясались дома, порывы ветра срывали шкуры с яранг. Из яранг, стоявших ближе к морю, людей перевели в большие деревянные дома. Битком были набиты школа, здание райисполкома и полярной станции. Вельботы и байдары перетащили на лагуну и держали наготове. А ураган все усиливался и усиливался. У сопки, где коса была пониже, волны свободно перекатывались в лагуну, и путь к спасению был закрыт. Неизвестно, чем бы все кончилось для Увэлена, но, к счастью, появился лед, и шторм утих, хотя ветер дул еще несколько дней. После шторма Увэлен был похож на обледенелый корабль. Дома и яранги покрылись полуметровым слоем грязноватого слизистого льда, обледенели провода, столбы напоминали огромные сталактиты, а дети на санках, сделанных из клыков моржа, катались между ярангами и домами.

Но в этот год не было сильного шторма, и лед пришел неожиданно. И не тот лед, который намерзает на месте, а принесло его издалека в виде больших крепких льдин, уже обработанных волнами. Увэленцы возбужденно говорили:

— Пэтыгэл. Старый лед.

И Владику было понятно это. Старый лед всегда приносил хорошую добычу. Между льдин, застрявших у берега, показывалась нерпа, выныривали лахтаки, можно было встретить и белого медведя — умку, и лежащего на льду моржа. В один из таких дней Владик стал знаменитым. О нем заговорили в Увэлене, Инчоуне, дошли слухи до самых отдаленных северных чукотских сел: он добыл своего первого умку.

Как-то к вечеру увэленцы, как всегда, стояли у магазина и обсуждали последние новости. Был среди них и Владик. Дул свежий, но несильный северный ветер. Лед плотно прижало к берегу, и льдины колыхались на волнах. У берега они стояли сравнительно спокойно, а дальше в море их подкидывало, сталкивало друг с другом, и они вздымали тучи брызг. Охотники, не прерывая разговора, нет-нет да и выглядывали из-за угла дома и осматривали море. Вдруг Чейвытегин, прищурив глаза, неуверенно проговорил:

— Мэл умкы? Вроде бы медведь?

— Ка-а! — и все вышли из-за угла.

Откуда-то появился бинокль.

— Да, медведь. Даже два, — сказал владелец бинокля.