Морган не скрывал желания поскорее избавиться от меня. Когда мы оказались в коридоре, он махнул рукой в сторону кабинета Вилкинсона, даже не изобразив при этом попытки проводить меня.

— Третья дверь налево, за главным административным офисом, — буркнул он. — Если Марли там не окажется, то, возможно, вы его найдете в комнате для хоровых спевок — кто-нибудь из секретарей вам ее покажет.

Я хотел было поблагодарить его, но, поразмыслив, предпочел нецивилизованное поведение. Тем более что Морган так поспешно нырнул в кабинет, захлопнув за собой дверь, что все равно не услышал бы слов благодарности. Даже предоставленный самому себе, я все же ухитрился отыскать дверь с маленькой бронзовой пластинкой, на которой было выгравировано имя в обрамлении нотных знаков. Я стукнул костяшками пальцев в очередную дубовую панель, и до меня донеслось едва слышное «войдите».

Толкнув дверь и переступив через порог, я оказался в еще одном великолепно декорированном интерьере. Здесь властвовали десятки оттенков коричневого цвета. Все, начиная со стен и ковров на полу и кончая портьерами, обивкой мебели и абажурами, было коричневым.

Белоснежные волосы Вилкинсона, как и говорил Фред, производили неизгладимое впечатление. Их обладатель, восседая за письменным столом, сделавшим бы честь даже Овальному кабинету, что-то строчил антикварным вечным пером размером с небольшую базуку. Автоматическая ручка и коричневая тройка в узкую полоску придавали Вилкинсону несколько старомодный вид. Не проявляя никаких чувств, он поднял на меня глаза.

— Да?

— Я Арчи Гудвин. Полагаю, мистер Бэй упоминал мое имя?

— Да, доктор Бэй говорил о вас, — подчеркнул он мою непростительную ошибку, остановив на мне взгляд голубых глаз, не более дружелюбный, чем тон голоса. — Садитесь, пожалуйста. Надеюсь, это не займет много времени?

— Не очень много, — ответил я, опускаясь на одно их двух одинаковых — разумеется, коричневых — кресел, стоящих перед столом. — Всего лишь несколько вопросов.

— У меня и времени «всего лишь на несколько вопросов», — передразнил он меня. — А если по совести, то и это слишком большая роскошь. Однако коль Барни попросил меня встретиться с вами...

— Обещаю быть максимально кратким. Если я правильно понимаю деятельность этого заведения, то вы возглавляете в нем музыкальную часть.

— Вряд ли было нужно встречаться со мной лишь для того, чтобы получить подтверждение правильности вашего понимания.

— Это была лишь жалкая попытка придать нашей беседе оттенок светскости, — ответил я с широченной улыбкой, самой искренней из моего репертуара. — Скажите, ваша работа вынуждала вас часто вступать в контакт с мистером Мидом?

— Да, часто.

Я подождал пояснения, но оно не последовало.

— И как вам удавалось сотрудничать? — спросил я.

— У каждого из нас был свой круг обязанностей, — довольно резко ответил он. — Мы крайне редко вмешивались в дела друг друга.

— Как вы относились к Миду?

— Какое отношение к делу могут иметь мои чувства к Рою? — презрительно фыркнул он. — Вы меня, видимо, осудите, если я откажусь отвечать?

— Я не стану осуждать вас ни при каких обстоятельствах, — ответил я, продублировав искреннюю ухмылку. — Учитывая мой род деятельности, я вряд ли способен осудить даже самого дьявола.

Вилкинсон хихикнул, и на его вытянутой физиономии расползлась на сей раз подлинная улыбка.

— Должен сказать, что мне по душе ваша прямота, мистер Гудвин. Кстати, вы, случайно, не тенор?

— Не понимаю?

— Мне как раз недостает пары хороших теноров. Одного, к несчастью, его фирма перевела в Филадельфию, а второй решил податься в Колорадо, чтобы там попытаться найти себя, — не знаю, правда, что это означает в наши дни, — фыркнул он. — Да ладно. Вы пришли сюда не для того, чтобы решать мои проблемы. Что же касается моих чувств к Ройялу Миду, то они носили двойственный характер. Рой был чрезвычайно предан делу — настоящий трудоголик. Казалось, он живет в своем кабинете. Он торчал там утрами, вечерами, по всем субботам. Кроме того, он был хорошим проповедником. Но эта его постоянная взвинченность...

— Так что же?

Он некоторое время изучал свое прекрасное вечное перо и затем, сдвинув белоснежные брови, ответил:

— Рой был не способен разрядиться, по крайней мере я всегда видел его напряженным, всегда на взводе. Уверен, мистер Гудвин, вы оценили масштаб нашей деятельности. Все же я не считаю храм деловым предприятием — таким, как на том берегу. — Он сопроводил свои слова неопределенным жестом в направлении Манхэттена. — Но Рой был единственным среди нас, не считая Ллойда, естественно, кто временами выглядел... не клириком, а бизнесменом. Вы меня понимаете? Точнее всего его характеризует слово «жесткий». Он абсолютно не владел искусством общения с людьми — был нетерпелив и требовал во всем совершенства в том виде, как он его понимал.

— И это не прибавляло ему популярности?

— О, он совершенно не пользовался популярностью. Знаете, внешне все выглядело так, будто мы беззаветно трудимся в одной упряжке, но такое впечатление создавалось потому, что члены «кружка веры» — добрые христиане и следуют учениям веры. Все мы стараемся прощать огрехи в поведении и всеми силами пытаемся избегать конфликтов. К тому же никто, зная, насколько высоко Барни ценит Роя, не хотел жаловаться. Несмотря на это, некоторые из нас время от времени все же беседовали с Барни на эту тему. Я уже говорил, что мои отношения с Роем строились более или менее нормально — музыкальная программа практически стоит особняком. Однако остальные жаловались мне на его резкое и временами даже оскорбительное поведение. Мне казалось, что Барни следовало знать об этом, я говорил с ним, естественно, не называя имен.

— Не сможете ли вы назвать их сейчас?

В ответ я получил ледяной взгляд.

— Конечно, нет.

Расскажите о том вечере, когда произошло убийство.

— Великий Боже, да все газеты и телевидение только и шумели об этом. Что я могу добавить? Фред Даркин практически обвинил кого-то из присутствовавших — он не назвал имени — в сочинении омерзительных записок, адресованных Барни, и Рой злобно на него обрушился. Даркин не остался в долгу и принялся сквернословить. Барни пришлось вмешаться. Он отослал нас на пятнадцать минут, чтобы поостыть. Остальное вам известно.

— Это вы нашли Мида?

— Да, — скривился он. — По истечении пятнадцати минут — на самом деле прошло немного больше времени — я поднялся из-за стола и выглянул в коридор. Так как я дальше всех располагался от конференц-зала, то я решил отправиться туда, предупреждая по пути всех остальных о возобновлении собрания. Дверь Роя была первой на моей стороне коридора, и я дважды постучал в нее. Не получив ответа, открыл дверь и нашел его... уткнувшимся головой в стол.

— Кто, по вашему мнению, его убил?

Сердито вздохнув, он ответил:

— Перестаньте, мистер Гудвин. Мы все пошли вам навстречу, согласившись на эту идиотскую беседу. Но под крышей этого здания не найдется никого, кто бы не был убежден в том, что Роя застрелил Фред Даркин. Никого, включая Барни. Я восторгаюсь вашей верностью попавшему в беду товарищу, но, увы, верность обращена в ложном направлении. Окажите услугу обществу, откажитесь от нее.

— Считайте меня адептом борьбы за проигранные дела, — ответил я. — Что вы думаете по поводу записок, адресованных Барнаби Бэю?

Еще один сердитый вздох.

— Дело рук человека со странностями. У нас время от времени появляются неприятные люди, что естественно, учитывая еженедельное количество молящихся. Позволю себе, однако, выразить надежду, что вы никоим образом не пытаетесь связать записки со смертью Роя. Это было бы просто нелепо. Теперь же, боюсь, вы должны извинить меня, — произнес он, поднимаясь. — Менее чем через десять минут мне предстоит встреча с руководительницей хора воскресной школы.