— Зачем меня есть, — теленок отвечал, — я еще маленький. Много ли на мне мяса? Ты пока важенку ешь. Только вот груди с молоком оставь. Я побегаю, побегаю и пососу. Глядишь — и большим стану.

«Маленький, а говорит правильно, — подумал волк. — Ведь верно. Какой, с него сейчас прок? Пусть подрастет».

Прыгает по кочкам теленок, растет, радуется теплу и солнцу. Снова пришел волк и говорит:

— Теперь тебя съем.

— Зачем? Ты пока важенку доешь. Только груди оставь. — И теленок запрыгал по кочкам.

Лето настало, тепло. Пришел волк снова.

— Хватит. Давай тебя есть буду.

— Большой, а глупый, — отвечает теленок. — Разве не видишь, сколько травки и зелени, мха мягкого. Есть буду все это, жирным стану, тебе тогда сытнее будет.

Согласился волк. Пришел опять уже осенью. Смотрит, бегает уже не олененок, а настоящий олень. «Вот сейчас я наемся», — размечтался волк.

— Догони попробуй! — И помчался олень по тундре.

А волк бежал, бежал. Язык на спину закинул. Не выдержал и сдох.

— Йыккайым! — понравилась сказка людям.

— Вот соберется вас больше, и вы тоже из теленка в бычка превратитесь, — заключил Антымавле.

Утром веселье было. Боролись, бегали, ловкость показывали. А вечером важенку-нетель забили: Кыем в стадо сходил…

Снег бил в глаза, в рот, захватывал дыхание, и трудно было понять, откуда дует ветер. Казалось, что все злые духи ветров собрались в узком ущелье гор, куда забрались собачьи упряжки.

— Этки, — плохо, Етувги! — старался перекричать ветер Антымавле.

Собаки остановились и тут же стали вкапываться в снег. Антымавле кое-как добрался до Етувги.

— Давай здесь переждем!

— Чымче, близко! — кричал в ответ Етувги.

— Собакам плохо, не едут, не слушаются!

— Как хочешь, — согласился Етувги, а про себя подумал: «Позор для чаучу у самых яранг ночевать. Совсем близко. Ладно, раз хочет, то пусть переждем».

Три дня бесполезной езды с короткими перерывами отдыха, давали себя знать. Одежда Антымавле вся промокла, сменить и обсушиться было некогда: хотелось скорее добраться до Пылёка. Етувги довил Антымавле до первого стойбища, но Пылёка там не застали, не было и самой хозяйки. Пастухи держались настороженно, словно Антымавле попал к людям, которые говорят на другом языке. Пастухи отвечали лишь тогда, когда их Антымавле спрашивал, новостями делились неохотно. По предположению Етувги, второе стойбище было недалеко и Пылёк должен находиться там. Решили ехать дальше. Только на вторые сутки к вечеру после долгих блужданий выехали к трем ярангам, стоявшим на пригорке. И опять в стойбище никого из хозяев не застали. Антымавле все же узнал от пастухов, что Пылёк был здесь перед самым их приездом. Забрав с собой жену, он уехал дальше.

Етувги замкнулся в себя, стал неразговорчивым и все время настаивая на возвращении. Антымавле стала злить вся эта хитрая игра, но он во что бы то ни стало решил найти Пылёка и тут же, не дав отдохнуть собакам, покинул второе стойбище.

Скрылись нарты Антымавле за гребнем холма. Пастух с чаутом в руках и легкой гоночной нартой отошел от яранг и направился вверх по ложбине оврага к стаду. Через некоторое время оттуда, где скрылся пастух, вынеслась оленья упряжка и повернула в противоположную сторону. К вечеру Пылёк уже знал, что едет один Антымавле. Однорукого с ним нет, и, пожалуй, бояться нечего.

Антымавле с Етувги легли у нарты, поставленной на ребро, защищаясь от ветра, закрылись шкурами. Их тут же занесло снегом, получилось небольшое жилье. Спали крепко, лишь Антымавле иногда шевелил ногами, чтобы согреться: чижи были влажные, и ноги стыли. К утру пурга немного стихла. Стряхнув со шкуры снег, Антымавле выбрался наружу. Там, где стояла нарта, намело сугроб, собак не было видно. Прояснилось, виднелись тусклые предрассветные звезды. Временами порывы ветра стихали, становилось виднее.

«Будто яранги?» — вгляделся в снежную мглу Антымавле.

В эту минуту ветер взвыл и клубы снега скрыли все из виду. Потом снова прояснилось.

«А ведь верно, яранги». — И Антымавле стал трясти Етувги.

— Ярат чымче! Яранги близко!

— Я же говорил, — раздался из снежного логова спокойный голос.

Развиднелось. На краю склона люди ясно увидели большую ярангу, за ней виднелась верхушка второй.

Выкопали нарты из-под снега. Антымавле, дернув за потяг, вытянул из сугроба собак. Собаки отдохнули, они прогибали спины и катались по снегу. Гавкнула одна, взвыла другая, и вскоре собаки заголосили хором, натягивали постромки и рвались к жилью.

Ветер дул в сторону стойбища. Там, видимо, услышали. Через некоторое время возле первой яранги появился человек.

Он был невысок.

Чувствовалось, что в этом сухощавом упругом теле таится большая сила и ловкость. Пестрая широкая кухлянка, не подтянутая поясом, полоскалась на ветру. Лицо было сосредоточенное и злое. Над верхней губой пробивались редкие черные усики. Глаза смотрели откуда-то из глубины узких щелочек.

— Зачем приехал? — холодно спросил Пылёк, не глядя на Етувги.

— Я знаю, что по чукотскому закону сначала говорят: «Амын еттык. Приехали вы!» — распрягают собак, кормят их, а гостя зовут в ярангу, — спокойно ответил Антымавле и за дугу стянул с заструга груженую нарту, чтобы не сломать полозья.

Пылёк попробовал улыбнуться, но улыбки не получилось: передернулись скулы, у края губ образовались две морщинки. Подошли люди из других яранг и плотной стеной стали позади Пылёка.

— Мы тоже соблюдаем чукотские законы. Пусть ночевавшие в тундре сначала обогреются, а то у них язык не будет шевелиться. — Пылёк быстро глянул на нарту Антымавле и повернулся к пастухам. — Помогите! Етувги найдет место в последней яранге, а ты заходи! — бросил он Антымавле.

Антымавле долго отряхивал одежду в чоттагине, тщательно выбивал снег.

— Вай-вай, пусть гостем будет тот, который воткнутое[5] в заливе Камака не мог взять. Сейчас и тымнелявыли имущими стали, — ехидничал Пылёк.

— Верно люди говорят, что Пылёк многодумающий, сейчас многие тымнелявыли имущими стали, — решил до конца быть твердым Антымавле и смело вполз в полог Пылёка.

Полог просторный, широкий. Редко такой встретишь в кочевых ярангах. Антымавле сел у входа с правой стороны, напротив него расположился Пылёк, а за ним все три младшие жены. Старшая жила в отдельной яранге, стоявшей сразу же за ярангой Пылёка, и пользовалась большими правами, чем младшие жены. Женщины были молоды. Они тихо переговаривались между собой за спиной Пылёка, поглядывая на Антымавле. Одна из них, видимо самая младшая, вызывающе весело улыбнулась Антымавле, выползла в чоттагин. Пылёк перехватил ее взгляд, но сделал вид, что ничего не заметил. Через некоторое время женщина подала в полог деревянный поднос с толченым мороженым мясом. Другая хозяйка поставила рядом кастрюлю с нерпичьим жиром и квашеным чепальгином.

Угощались молча. Антымавле с наслаждением уплетал вкусную еду, стараясь насытиться за все три полуголодных дня. Пылёк внимательно разглядывал Антымавле. Он ни о чем не расспрашивал гостя, лишь несколько раз грубо и властно поторопил женщин. В пологе Антымавле хорошо разглядел Пылёка. Лицо у него было темного, почти коричневого цвета. Черные волосы ровной полоской опоясывали угловатую голову. В оттопыренных ушах на тонком нерпичьем ремешке болтались серьги из крупных бусинок. Ел Пылёк сосредоточенно, протягивал руку, хватал щепоткой мелкое мясо, обмакивал в жир, прихватывал кучу зелени, клал в рот и долго старательно пережевывал. По губам стекал жир.

— Гытэв — вытиралку! — бросал он женщинам и пучком сухой травы обтирал губы.

Антымавле наелся. Стало тепло и приятно. Клонило ко сну.

— Теперь вы! — произнес Пылёк, когда увидел, что гость перестал есть.

Женщины тут же подхватили поднос и поставили в свой угол.

— Вот теперь можно говорить, — улыбнулся Антымавле и отодвинул пустую кружку.

— Зачем приехал? — повторил свой вопрос Пылёк.