Умка вышел из-за торосов, на этот раз с другой стороны, постоял на верхушке льдины, поводил черным носом по сторонам и нехотя направился в море, подальше от берега и странных существ.

С тех пор медведи больше не проверяли сеток Элыпа.

Давно покинула мать лахтачонка, предоставив самому себе. Размером он был почти со взрослого лахтака, и лишь короткое тело да туповатая морда говорили, что он молодой. Лахтак старался держаться на мелководье, где было больше моллюсков и мелкой рыбешки. Всего удобнее было плавать у берега между льдин, где под ними в кутках всегда можно было найти пугливую стайку сайки. Схватит несколько рыбешек, проглотит их тут же и наверх — подышать воздухом. На воде еще держится не как взрослый лахтак, а по-нерпичьи: высунет голову, осмотрит все кругом большими круглыми, несколько выпуклыми глазами, надышится и опять в воду, в глубину.

Все было бы хорошо, но…

Была поздняя осень Лед у берега начал было смерзаться, но неожиданно сорвавшимся сильным ветром с моря его вздыбило и прижало к берегу. Крупные льдины ударялись друг о друга, дробились, крошились. Вся эта ледяная масса превращалась в кашу и с каждым часом становилась толще и все плотнее прижималась к берегу. А в море, за краем ледяной шуги, стали подыматься гигантские валы с большими белыми гребешками на вершинах. Сильные, резкие порывы ветра подхватывали пенящиеся гребни волн и несли миллиарды брызг, как будто ветер хотел поднять в воздух воды океана.

Все живое старалось скрыться от урагана в глубоких бухтах, за скалистыми мысами с подветренной стороны, некоторые искали себе убежища подо льдом или уходили подальше в море. Но в море могли бороться с волнами и ветром, сильные животные: киты, моржи, белухи, косатки, а мелкие ластоногие искали убежища у берега.

Лахтака вначале нисколько не обеспокоило, что льдины пришли в движение. Это даже помогало промышлять моллюсков. Коснется какая-нибудь льдина дна, пропашет его; всковырнет ил с водорослями — и, пожалуйста, хватай без труда длинных плоских червей. А они вкуснее сайки. Сначала это было забавно, но вскоре пришлось туго. Того и гляди, придавит какой-нибудь льдиной. Не до червей стало. До самого дна вдруг взбунтовалось море. Выныривать стало труднее. Кое-как пробился в последний раз лахтак через шугу, да так и остался на поверхности, где было все же спокойнее.

Отдыхает, сил набирается. Лахтаку не время осенью на льду лежать, да необходимость заставила. Морозом шерсть прихватило, шкура покрылась тонким ледком. Опять плохо, холодно. Ползет лахтак по льду, уткнувшись головой в лед, словно буравит его, а как подходит время подышать — подымает голову, будто из воды выныривает. Ползет лахтак, трещину упорно ищет, но все плотно забито льдом. Пытался сквозь шугу снова в воду уйти, но разве разгребешь короткими ластами смерзшийся лед. Все ласты разодрал до крови, когти сорвал, шкуру крепкую об лед изранил. Слабеть стал.

Еле ползет лахтак, упорно к воде ползет…

Стих шторм. Лед накрепко сковало, лишь прогибается на пологих волнах плавно. Вышли охотники в море. Тынеет еще издалека увидел в бинокль лахтака.

— Наргынтэтлян. Без крова оставшийся, — вслух сказал он и направился к нему.

Шторм не прошел бесследно. То тут, то там виднелись на льду замерзшие туши нерп, лахтаков, и даже один молодой морж погиб.

Подошел Тынеет к лахтаку. Тот словно не замечает человека, ползет к кромке, воду чует. Жалко стало лахтака Тынеету. «Пусть живет. Сильный шторм переборол», — решил он.

Долго смотрел вслед лахтаку Тынеет. И вдруг природа словно сжалилась над ним, сделала узкую трещинку. Лахтак, не останавливаясь, скользнул в воду и, как бы прощаясь, медленно взмахнул задними ластами.

Богато Чукотское море птицами. И каждая живет по-своему. Почти все осенью улетают в теплые края, а весной, когда еще у берега стоит лед, возвращаются обратно, оглашая прибрежные скалы радостными криками.

Но однажды мне удалось встретить интересную птицу, и не летом, а зимой, когда море было сплошь закрыто льдами. Чукчи называют ее чевальгин — полярный чистик.

Стояли сильные морозы. Ветра не было. Над разводьями поднимался густой пар.

Я сидел у кромки и терпеливо караулил нерпу, щелкая зубами от холода.

Вдруг совсем рядом раздался писк:

— Пи-ии-пиить! Пи-пи-пиить!

«Что же это может быть?» — подумал я и вдруг увидел недалеко в разводье маленькую серенькую птичку с острым клювиком, тонкой шейкой. Кончики крылышек у нее были черные. Птичка весело выплывала на середину разводья подергивая, как куличок, головкой.

Но вот, взмахнув крылышками, она скрылась в воде и вынырнула в противоположном конце разводья.

В клювике она что-то держала: то ли креветку, то ли рыбешку. И странно было видеть в безмолвной ледяной пустыне это веселое существо.

Вернувшись домой, я спросил у старого Рычыпа:

— Рычып, что это за птичка плавает в разводьях и не боится мороза?

— А-а, это чевальгин. Эплекке валин, без обуви живущая. Ты видел летом черную небольшую птичку с белыми пятнами по бокам, красным клювом и красными лапками? Это ее птенец. О них можно рассказать много интересного.

Птенцы чевальгина не улетают на юг. Первую зиму они проводят в море и только на второй год вместе со всеми трогаются в путь. Зимой птенцы плавают в разводьях и трещинах, питаются креветками и мелкими рачками. А когда нет разводий, трещин, держатся в лунках нерпы, пробивая тонкий ледок острым клювом. Нерпа птицу не обижает.

Чевальгин очень хорошо ныряет и долго может быть под водой. А ночует она подо льдом. Во льду, под водой есть хорошие воздушные убежища, особенно там, где много торосов. Птице в таком убежище не страшна ни пурга, ни мороз.

— А почему ты сказал, что она без обуви живет?

— Потому что у молодого чевальгина лапки серенькие, а у взрослого красные. Вот когда у нее покраснеют лапки, новую черную одежду наденет, вот тогда она и трогается в путь вместе со взрослыми. Потому-то и говорят у нас: «Чевальгин торбаса ждет».

В этом году зима на Чукотку пришла как-то необычно, Стоял конец октября, но льда в море еще не было. Лагуна покрылась было льдом, но неожиданно сорвавшийся южный ветер взломал его и наворотил на берегу лагуны груды льда. Южак быстро стих, его сменил резкий северный ветер со снегом.

Штормило. Море обрушивало свои громадные валы на низкую галечную косу, и казалось, вот-вот смоет приютившийся на ней небольшой поселок.

С севера вдоль берега тянулись стаи гаг — полярных уток, которые летели в более теплые места. Ветром птиц прижимало к берегу. Они невольно перелетали через узкую косу на лагуну, где было спокойнее, садились на воду, делали передышку и снова спешили дальше. Лагуна упиралась в горы, и стаи гаг сворачивали к морю, пролетали над поселком, ловко облетая провода и мачты антенн. Здесь их встречали целой канонадой выстрелов. Растерявшиеся утки рассыпались и с трудом поодиночке пробивались сквозь охотничью блокаду к бушующему морю. Сбитые выстрелами утки камнем падали на землю, раненые успевали свернуть, кое-как по ветру дотягивали до лагуны и садились на воду. Подранков с каждым днем становилось все больше. Они уплывали подальше от поселка к противоположному берегу, выбирались на гальку, обсушивались и снова спускались на воду, достойно перенося холодный ветер и снегопад.

А северяк все дул и дул. Временами сыпал мокрый, липкий снег, скрывающий противоположные берега лагуны и окружающие сопки. Снег беспрерывно падал на воду, превращаясь в шугу, которая, несмотря на ветер, смерзалась, быстро заполняя все пространство лагуны. Вот уже и у Подветренного берега осталась небольшая полоска воды. На ней скопилось множество подранков, которые отважно боролись с непогодой. Но спасительная полоска воды суживалась с каждым часом. Ночью ветер неожиданно стих, и вода покрылась тонким ледком. Подранки группками и в одиночку сидели на льду, подальше от берега. Некоторые из них, оправившись на воле и набрав силы, перелетали в бушующее море.