— Вынэ аттау! Пора! — отодвинул в сторону блюдце Кагье.

На кромке Кагье долго стоял и с высокого тороса наблюдал за морем. Лед как будто не двигался, но иногда поскрипывал и нехотя рывками напирал на припай. Дул слабый северо-западный ветер. Было уже светло, и Кагье хорошо видел, как невдалеке парились разводья. Он надел на ноги вельвыегыты, перешел через притихший тылягыргин и двинулся в море. Временами он приостанавливался, взбирался на ближайший торос и внимательно оглядывался по сторонам, следил за берегом.

Кагье был один. Ни на дрейфующем льду, ни на припае никого не было видно.

У первого разводья он убил двух нерп. Доставая акыном, Кагье заметил, что чуть, видневшиеся на воде тушки нерп сносит течением против ветра. «Како! Течение сильнее стало, — забеспокоился старик. — Как бы чего не случилось на припае». Чтобы лед оторвало, не всегда нужен сильный штормовой ветер. Часто бывает, что сменившееся течение тихо, незаметно срывает лед и уносит в море.

Зимний короткий день кончался. Наступали сумерки. Кагье поднялся на ледяную вершину и сверху высмотрел себе путь в торосах. Вдоль кромки припая, как дымок, рваной неровной полоской подымался пар, а парить может там, где появилась чистая вода. «Все же оторвало», — и Кагье поспешно спустился вниз.

Вот и припай. Между дрейфующим льдом и кромкой припая простиралась широкая полоса воды. По воде редкими белыми пятнышками плыли мелкие льдинки. Все было тихо, спокойно, но это спокойствие обманчивое. Любой человек на месте Кагье растерялся бы, но ему, привыкшему с малых лет бродить по льдам и не раз плававшему в море, все это не могло внушить страха. Спешить нельзя, надо все хорошенько обдумать. Кагье подложил под себя вельвыегыты, присел на льдинку и стал внимательно следить за водой, льдинками, кромкой. Льдинки спокойно плыли по ровной глади, припай медленно двигался перед глазами охотника, временами заволакивался густым паром. Казалось, что не Кагье плывет по льду, а несет припай.

Вдруг Кагье решительно встал и пошел по кромке льда у самой воды против течения, волоча за собой нерп и тщательно разглядывая каждую льдинку. Льдинки все мелкие, неустойчивые, в светлой воде хорошо видно их подводную часть. Наконец он нашел сравнительно крупную льдинку, остановился, снял с себя снасти, отвязал акын. Прицелившись, он раскрутил акын над головой и ловко метнул его. Крючья крепко засели в льдине. Кагье не спеша стал подтягивать ее к кромке.

Переправа есть. Но как переплыть без весел, и акын до припая не докинешь: очень широко стало. Но и тут не растерялся Кагье. Он снял вельвыегыты и стал их накрепко привязывать к концам охотничьей палки (пригодились и запасные ремешки). Получилось двухлопастное весло. Он опустил в воду сначала одну лыжу, затем другую. Окунул их еще несколько раз, пока сетки на лыжах не покрылись тонкой ледяной пленкой. Весла есть.

Для большей устойчивости льдинки Кагье опустил в воду нерп и прочно привязал их сбоку, опутав ремнями льдинку. Нерпы в это время года хорошо держатся на воде. Кагье осторожно ступил на льдинку, она закачалась, осела, но выдержала. Присев на корточки, он оттолкнулся и стал медленно выплывать на середину полыньи. Движения охотника были плавные, осторожные, но спокойные.

Пока Кагье готовил переправу, лед отошел еще дальше, расстояние до припая увеличилось, и его почти не было видно.

Сгущались сумерки. Если бы кто-нибудь увидел переправляющегося через полынью охотника, то подумал, что тот сидит прямо на воде и гребет веслом, — настолько низка и мала была льдинка. Подплыв ближе к припаю, он осторожно, чтобы не перевернуться, бросил акын — деревяшка застряла в торосах — и стал подтягиваться. Льдинка тихо ударилась о кромку, и Кагье соскочил на твердый лед. Теперь он был в безопасности и мог, спокойно перекурив, направиться к дому. А лед медленно относило все дальше и дальше.

Когда уже засветились огоньки поселка, Кагье почувствовал дуновение теплого берегового ветра со снегом. Начиналась пурга.

Мы сидели с Тааем на высоком торосе у кромки. Лед по ту сторону припая стаял. Трещины и разводья покрылись тонким черноватым ледком, и лишь в некоторых из них поблескивали пятна воды. Обширные поля молодого льда были загромождены кое-где небольшими грядками ропаков. Таай временами подносил к глазам бинокль и всматривался вдаль.

— Нерпа вынырнула… Играет… Даже две… — сопровождал он свои наблюдения короткими фразами. — Хорошая была трещина, но замерзла…

Мне не терпелось.

— Тагам, пошли в море! — который уже раз предлагал я Тааю.

Меня раздражала медлительность старика и его, как мне казалось, излишняя осторожность — все было так тихо и спокойно. Но своим строгим «ев-ев» — подожди он каждый раз останавливал меня. Я уважал старого Таая и не мог ослушаться, тем более, что я еще слыл неопытным охотником.

— Вот все вы, молодые, такие, — сказал Таай, — торопитесь, спешите. А зачем?

— Но сейчас же тихо, ветра нет, — пробовал возражать я.

— Ок, како! Хоть и удачливый ты, а все равно у тебя еще в голове мало, — уничтожающе ответил Таай и с досады сплюнул на лед.

Стояла тишина. Изредка она нарушалась далеким карканьем ворон. Лед не подавал никаких признаков движения. Старик, задумавшись, сосредоточенно жевал щепотку махорки и не сводил прищуренных глаз с ледяных полей. Опушка мехового шлема, надетого поверх легкой шапки, обындевела, на редких черных усиках намерзли сосульки. Вдруг Таай решительно встал, тщательно сбил изморозь с опушки у подбородка, накинул на плечи снасти и шагнул на поле молодого ровного, льда, упершегося углом в кромку припая.

— Пошли! Ты же хочешь?

Я двинулся следом. Таай шел, не проверяя крепость льда охотничьей палкой с железным наконечником, словно под ним был не морской лед, а твердая почва. Я побаивался и осторожно ступал сзади. Не прошл мы и пятидесяти шагов, как старик остановился и стал осторожно продалбливать маленькую лунку. Лед был тонким, и он быстро прорубил отверстие. После долго и старательно выплескивал кончиком ножа кашицу мелкого льда, пока вода в лунке не стала прозрачной. Затем он завернул полу камлейки, отвязал с пояса мешочек из моржовой кишки с небольшим запасом еды, вынул кусочек оленьего сала с тонкой прослойкой мяса, бросил его в лунку и лег на лед. Старик долго смотрел в глубину моря.

Я ничего не мог понять, но мне стало любопытно, что за обряд совершает старый Таай.

— Не топчись на льду, — предупредил старик.

Я замер.

— Посмотри сам, — Таай встал и протянул мне кусочек белого сала.

Брошенный кусочек сала медленно погружался в воду. В глубине он был похож на стрелку, компаса, покрытую фосфором и светящуюся в темноте ночи. Сначала кусочек опускался прямо, потом его стало заносить вправо, и, чем глубже, он все быстрее и быстрее уходил в сторону, пока не скрылся из виду.

— Зачем это?

Таай не ответил и пошел дальше. Метров через сто он опять проделал то же самое, но на льду лежал дольше, чем первый раз.

— Этки, плохо, — сказал он. — Нельзя далеко уходить, — и повернул обратно к припаю.

— Почему? — спросил я.

— Эчын-сало показало мне, как движется вода. Наверху, под самым льдом, она стоит, а внизу начинает быстро двигаться в сторону Сенлюкви. Течение усиливается, и лед отойдет от припая. Да и мыс Увеюн, посмотри, накрылся облаком, шапкой, — и показал на зубчатый скалистый мыс. — Нельзя уходить в море.

Мы вернулись на прежнее место. Вдруг я ощутил легкий толчок.

— Аныкун, кыгите! Вон смотри! Что я говорил? — с удовлетворением сказал Таай.

Чуть левее нас появилась узкая черная трещинка, уходившая прямо в море. Лед стал вздрагивать, трещинка быстро расширялась и бежала в нашу сторону. Все это было так похоже на стекло, когда его режешь тупым стеклорезом и оно лопается не так, как нужно. Трещинка уперлась в припай, вдруг под резким углом свернула вдоль кромки и подобралась к нам под торос.