— Быстрее, быстрее! — поторапливает старик. — Шкура высохнет, трудно будет резать.

Старик держит нож торчком, направляет лезвие по краю шкуры и рассекает ее, как байдара воду. Сырой ремень падает на пол, в открытую дверь влезли собаки, сгрудились вокруг, помахивают хвостами, не сводят глаз с рук старика: вдруг промахнется, и кусочек шкуры достанется им. Вспотел Антымавле, а старик велит все быстрее и быстрее перебирать шкуру.

Делает молодому зятю старик Тымнеквын ремень для акына. Охотник в море без акына — что человек без рук. Скоро дожди пойдут, а это как раз подходящее время для выделки ремня, который в воде будет часто. Не каждый может сделать хороший акын — трудное это дело. Растянет старик ремень на стойках. Подсушит его солнце, дождь смочит. Вытянет его до предела Тымнеквын и опять натянет. И так до тех нор, пока не перестанет вытягиваться ремень, Обстругает его потом ножом, сделает круглым, как стебель травы, — и готов акын. И если уж зацепит Антымавле моржа или лахтака, то хоть как тяни — не лопнет.

Искусен Тымнеквын, почти у всех инрылинских охотников ремни им сделаны.

Прошло уже две зимы, с тех пор как поселился Антымавле в Инрылине.

Кончился праздник тонкошерстного оленя в заливе Камака, сел Антымавле в байдару к инрылинцам (они первыми собрались) и уехал с ними. Через людей слышал, что упрекал его Рэнтыгыргин в неблагодарности, винчестер вспоминал. «Так настоящий человек не делает», — передавали ему слова Рэнтыгыргина. Переживал сначала Антымавле сильно, думал, что действительно неправильно поступил, обидел старика, но возвращаться к нему не хотел, тянуло к своим, к Имлытегину. Имлытегин, как рассказывали люди, давно уже в Инчувине был, ярангу свою поставил и будто неплохо живет. Хотел к нему добраться Антымавле, но случилось так, что навсегда остался в Инрылине.

Невелико стойбище Инрылин. Расположилось оно на песчаном берегу между двумя пологими холмами, потому и называют его холмистым. Холмы двумя мысками вдаются в море и образуют небольшой залив. В стойбище всего пять яранг. В первой яранге живет старый Ринтылин с сыном Рэнто, во второй — высокий, худой, похожий на баклана Эвыч, в третьей — Эттытегин, дальше — Рыно, а в самой последней — старик Тымнеквын со старухой и взрослой дочерью Имлинэ.

Приехали инрылинцы с праздника, встретили их с радостью домочадцы. Никто не позвал к себе Антымавле: у него ничего не было, и только один Тымнеквын сказал:

— Иди к нам.

Бедно жил Тымнеквын. Дети, став взрослыми, перебрались в другие стойбища. Танке, старший сын, в тундру ушел, женился и жил в Нешкане. Дочерей замуж взяли. Но старик не хотел сниматься с родного места и остался в Инрылине.

Прошли мимо на байдарах энмынцы — не поехал с ними Антымавле, следом появились байдары инчувицев — тоже не поехал. Все байдары пропустил юноша. Удивляются Тымнеквын со старухой, что же это он не едет, чего ждет. Но не вправе они предложить гостю ехать дальше, сам гость знает, что делать нужно.

— Кыгите — смотри, энмынцы едут. Наверное, сегодня дальше тронутся, — тактично напоминает старик Антымавле.

— Возможно, — отвечает юноша, не давая даже намека, что думает ехать.

«Что ж, пусть живет», — решил Тымнеквын.

Помогает в хозяйстве Антымавле старику, самые тяжелые работы выполняет. Привел в порядок ярангу, притащил и повесил потяжелее отвесы-камни, чтобы крепче они прижимали ремнями покрышку яранги, чтобы не сдуло ее сильным южным ветром. На охоту ходил и всю добычу, как в родной дом, нес к Тымнеквыну.

«Стоящий», — дал характеристику юноше старик.

Но Антымавле больше всего около девушки находился. Напоминала она ему чем-то Вулькинэ, понравилась. Целыми днями иногда сидит в чоттагине, смотрит, как ловко маленькие руки Имлинэ со всеми делами управляются. Мелькает пекуль, падают пласты сала с нерпичьей шкуры, ни одного пореза на шкурке не остается.

Еще не испорчены тяжелым женским трудом руки девушки, не загрязнены ногти, не сгорбилась спина, пряма и легка походка. Две тяжелые косы падают на меховой воротник керкера, ямочки на пухлых щеках — словно след горностая на пушистом снегу, густые брови над большими черными глазами.

Посмотрит Антымавле ей в лицо — покраснеет девушка, рукавом рот закроет, отвернется и будто не видит парня. Только она хочет щепочку в костер бросить, как Антымавле, угадав движение, подает ей в руки; только она хочет мусор вынести, как Антымавле подхватит и сам вынесет. Расправляет на деревянной раме нерпичью шкуру Имлинэ, ремнем к краю подтягивает, Антымавле с другого конца помогать начинает. Коснется руки девушки — девушка руку отдернет, словно на иглу наколется. А потом перестала отдергивать. Как нет никого в чоттагине, сидят рядом, рука в руку, следят за костром. Молчат, ни о чем не говорят. Но чувствует Антымавле, что девушка желает его, не отталкивает, не гонит.

— Что это ты женскими работами занимаешься? — спросил один раз Тымнеквын. Смутился Антымавле, будто его в чем-то уличил старик, промолчал и вышел на улицу.

Догадывается обо всем старик. Уже то, что юноша женскую работу делает, — намек на женитьбу.

— Эпэй! — обратился Тымнеквын к старухе. — Дочь-то женщиной становится.

— Верно, мужа надо, — согласилась старуха. — Но кто ее возьмет?

— Глаза твои ничего не видят, — упрекнул Тымнеквын. — У нас еще один помощник по женским работам появился.

— Праздноход он, ничего нет. Даже родственников не имеет…

— Разве забыла, как весной приходил Имлытегин, отцом считающийся?

— Такой же неимеющий, — вздохнула старуха.

— Было бы тело сильным.

Старуха не возражала. Нужен хороший хозяин в семье. Сама маломощной стала, мало пользы в хозяйстве от нее. Правда, Антымавле неимущий, но не беда — удачливый он. Ни разу с моря пустым не приходил. Как поселился Антымавле у них, тепло и светло в пологе стало, мясо всегда есть, а чего больше желать старухе.

— Пусть как хотят, — согласилась старуха.

Долго ухаживал Антымавле за девушкой. Осмелился, стал с ней заговаривать. А однажды сидят они рядом в чоттагине, держатся за руки. Наклонилась Имлинэ к костру, коснулась щека носа Антымавле да так и застыла.

Касается носом лица девушки юноша, какое-то непонятно приятное чувство овладело телом. Прижался к ней плотнее, вдыхает девичий запах.

— Тебя желаю, — осмелел Антымавле.

— Я тоже, — прошептала девушка и опустила глаза.

— Старикам сказать?

— Ии, — согласилась она и еще плотнее прижалась к Антымавле.

Набрался храбрости Антымавле, высказал Тымнеквыну:

— Я чувствую, что у меня уже тело взрослое.

Понял все старик, возражать не стал, ждал этого.

— Верно, нельзя сносно жить, не имея жены, заботящейся о тебе. Живите.

Нашел свое счастье Антымавле. Одно лишь омрачало душу: с первого дня столкнулся он с Рэнто, заносчивым и самоуверенным.

Стояли как-то инрылинцы у яранги Эвыча, вспоминали поездку на праздник тонкошерстного оленя. Подошел и Антымавле.

— Кто это?

— Не стоящий внимания, праздноход. Даже воткнутое не мог взять, и ноги ему не помогли, — объяснили любопытствующему и перестали обращать внимание.

Антымавле в разговор не вмешивается, с ноги на ногу переминается. Вдруг кто-то сильным ударом по ноге сбить попробовал. Антымавле перекувырнулся, чуть коснувшись руками земли, на ноги встал.

— Ка-акомэй! — воскликнули все в один голос.

Не смотрит назад Антымавле, словно ничего не случилось, но напружинил тело, приготовился: знает, что опять такая шутка повторится. Любопытно молодым инрылинцам: какая сила у пришельца, что он из себя представляет? Еще раз ножку подставили и на этот раз удержался на ногах Антымавле. Обернулся — перед ним широкое скуластое лицо Рэнто цвета моржовой шкуры. Лицо, как камень, ни один мускул не дрогнет. Лоб низкий, широкий. Глаза прямые, черные, смотрят с удивлением и любопытством, а где-то в глубине таится что-то жестокое, злое.

— Давай! — и Рэнто схватил за ремень Антымавле.