— Не исключение и вы, государыня, — поклонился ей архимандрит, — но вы государыня, а это всё равно что правитель, монарх, и это едва ли не мужчина. Да и другие знатные боярыни бывали тут, только на всё смотрели из-за решёток...
— Так, может, и мне из-за решёток? — лукаво прервала его Екатерина. — Не хотелось бы нарушать ваш устав.
— Смейтесь, государыня, смейтесь, — улыбнулся архимандрит, — позволено вам всё, раз всё в России вам подвластно...
Екатерина усмехнулась и, поддерживаемая Потёмкиным под руку, направилась в сторону трапезной монастыря.
Однако монахи, окружившие Екатерину и Потёмкина плотным кольцом, повели их не в сторону приземистого здания общей трапезной. Екатерина лишь одним глазом смогла заглянуть в открывшуюся дверь трапезной, построенной ещё в конце прошлого века. Но успела увидеть обширное длинное помещение, в дверь которого, низенькую и узкую, входили и входили нищие, обряженные в свои отрепья, юродивые, стучавшие посохами на пороге трапезной, калеки, двигавшиеся, хромая, и приползавшие к стенам здания.
Длинный дощатый стол, добела отмытый и выскобленный, окружали лавки, до блеска отполированные задами кормящихся. Чёрные монахи бесшумно скользили вдоль лавок, ставили на стол большие глиняные миски с пареной репой, оловянные казанки с мясной похлёбкой, оловянные же подносы с крупно нарезанным, только что испечённым чёрным хлебом и раскладывали деревянные ложки, которыми едоки и ели похлёбку из общих казанков.
Запах хлеба, пряный и свежий, резанул по носу Екатерины, и она внезапно почувствовала, что необыкновенно голодна и с удовольствием съела бы такой запашистый ломоть, вызывающий во рту обильную слюну.
Но их провели мимо этой трапезной, в которой с давних пор кормили всех голодных, провели и мимо монашеской трапезной, расположенной поблизости от общей.
Открылась невысокая дверца, словно бы нарочно, чтобы Екатерина увидела убранство и этой трапезной. Голые стены, иконы в углу, большое распятие, такой же длинный стол, выскобленный с мелкой кирпичной мукой, белый и сверкающий в лучах солнца. Лавки вокруг этого длинного стола тоже были от давности отполированы, а на столе не было столько еды, сколько в общественной трапезной, лишь хлеб, вода в глиняных высоких кружках, миски с пропаренной репой. «Нескоромно же питаются монахи», — подумала императрица и взглянула на Потёмкина.
— Ужасно есть хочется, — ответил он шёпотом на её взгляд.
Наконец их привели в трапезную комнату самого архимандрита. Небольшая келья, даже не келья, а приёмная зала настоятеля монастыря вся была увешана иконами, крестами, распятиями, бумажными вырезками со словами из Священного Писания.
Стол здесь был тоже небольшой, ничем не покрытый, но окружали его не скамьи, а мягкие стулья, удобные и высокие.
Архимандрит перекрестился на образа, повернулся к столу и благословил еду широким крестом.
Жестом руки он пригласил Екатерину и Потёмкина за стол, стоя, прочитал «Отче наш» и только после этого сел перед едой.
Безгласные и бесшумные монахи уже уставили стол замечательными кушаньями — отварной и жареной осетриной, супом из куриных потрошков, паштетами и зеленью, сладостями и свежими фруктами. Словно по мановению руки, поставив на стол небольшой графинчик с церковным вином, монахи исчезли, и они остались втроём — архимандрит, Екатерина и Потёмкин.
Сполоснув руки в большой серебряной чаше, они взялись за еду. Пример подал сам архимандрит — его аппетит был огромен, как и его наеденное брюхо.
Екатерина с удовольствием уплетала церковный обед — давно уже не приходилось ей испытывать такое чувство голода. Даже настойку она выпила с наслаждением, хотя обычно не пила ничего, кроме крепкого кофе и холодной воды.
— Слава тебе, Господи, — улыбнулся архимандрит румяными губами, заросшими седыми усами и бородой и едва видными в этой щетине, — привелось и мне разговеться в день сегодняшний. Благодарствую, матушка-государыня, что приехала, что пришла ко мне на трапезу и разделила её со мной.
— Спасибо вам, — ответно улыбнулась Екатерина, — так роскошно меня угощаете, а я видела — монахов своих не сильно балуете.
Архимандрит качнул чёрным клобуком, и глазки его, светлые и пронзительно чистые, и вовсе спрятались под чёрными ресницами.
— Так ведь наш пресвятой Сергий завещал нам не роскошествовать. Он не питался ничем в среду и пятницу, а только в другие дни принимал пищу, да и то лишь хлеб и воду.
— А я слышал, — вмешался Потёмкин, — что он все пять дней недели не принимал никакой пищи и только в субботу да светлое воскресенье ел хлеб и пил воду...
Екатерина тут же уловила, что Потёмкин провоцирует архимандрита на долгий разговор о святых, об их постных и скоромных днях, поняла, что он хорошо знает, как питался Сергий Радонежский, но отчего-то хочет показать ей прекрасное знание архимандритом жития Сергия. И Екатерина прервала их беседу.
— Мы сегодня так устали, — ласково сказала она, — ехали долго, потом благодарственный молебен отстояли, а теперь вот трапезничаем. Не пора ли нам и по своим постелям?
Архимандрит посерьёзнел, посмотрел на Потёмкина, а потом медленно и важно сказал:
— Сын мой может и пойти отдыхать, а тебе, дочь моя, предстоит ещё выслушать мой наказ. Но ты государыня, на твои плечи легло так много забот и труда, что удостой меня ещё только минуточкой...
Потёмкин поднял брови, удивляясь просьбе архимандрита, но покорно встал, подошёл под благословение монаха и вышел, даже не взглянув в сторону Екатерины.
Екатерина выжидательно смотрела на монаха, забыв в руке кусок чёрного запашистого хлеба.
— Сегодня мы принимали тебя, дочь моя, замечательная монархиня и государыня наша, в Успенском соборе, отслужили благодарственный молебен за то, что путешествие твоё окончилось успешно, и ты, и все твои слуги здоровы и благополучны.
Екатерина всё смотрела на архимандрита, гадая про себя, к чему ведёт он речь.
— Завтра с самой ранней заутрени стоять будем в Троицком соборе, где хранятся останки нашего святителя, Сергия Радонежского, и после службы разрешится тебе прикоснуться к мощам великого святого. А служба наша будет состоять в том, что мы станем умолять нашего святого Сергия, чтобы он просил Господа помочь тебе, нашей государыне, во всех твоих делах.
Он вздохнул, словно переходя к самой трудной части своей речи, и продолжил:
— Перед этой службой спроси себя, чиста ли ты перед Господом нашим, не слишком ли отягощают твою душу грехи?
Екатерина вздрогнула и ответила так, как когда-то отвечала Елизавете, своей свекрови и тётке: «Виновата, матушка».
— Виновата, батюшка, грешна, грешна сильно, батюшка...
Сказала и не заметила, как навернулись на глаза слёзы.
— Грехи разные бывают, — рассудительно заметил архимандрит, — но на душе у человека должно быть светло, чисто и спокойно. А у тебя, вижу, не совсем чисто на душе, во грехе живёшь, во грехе чад рождаешь, не просишь Господа простить тебе твои грехи...
— Прошу, прошу, умоляю, причащаюсь, стараюсь грехов не накапливать, а всё грешна, грешна, батюшка...
— Покрой все свои грехи венцом, взвали на плечи, рядом стоящие, свои заботы и прегрешения, раздели их пополам...
Слёзы Екатерины сразу высохли.
Так вот в чём дело, так вот почему архимандрит услал Потёмкина, так вот почему Григорий умолял её совершить это богомолье...
Он прекрасно знал язык этих чернорясных монахов, он умел подражать им, он мог вторить службам и даже нередко поправлял их ошибки. Конечно же это он говорил с архимандритом да, наверное, ещё и с монахами, так что ей предстоит выдержать ещё не одну атаку...
— Святой отец, — лукаво прищурилась Екатерина, — а откуда вы знаете про мои грехи? Я ведь ещё не исповедовалась, ещё никому в здешних стенах не раскрывала свою душу...
Архимандрит ничуть не смутился.
— Господь открывает нам немало такого, о чём не подозревают мирские люди, — поучительно сказал он, пронзительно глядя на Екатерину своими выцветшими голубенькими глазками, — да и не в пустыне мы живём, слухами земля полнится, и до нас доходит...
