Екатерина повернулась к фрейлине:
— Скажи хоть несколько слов...
Но та стояла молча, как чурбан, и слёзы уже блестели на её глазах. И вдруг она кинулась на колени, затараторила в голос и со слезами:
— Матушка, милостивая государыня, не извольте гневаться, никогда больше опаздывать на дежурство не буду...
И Потёмкин бухнулся на колени перед Екатериной и запричитал голосом фрейлины:
— Да если бы вы, матушка-государыня, знали, чем я занималась, перед тем как опоздать на дежурство! Разве вы не помните того молоденького пажа, с которым я уже успела перемигнуться в саду?
Гомерический хохот сопровождал каждое слово Потёмкина. Даже Екатерина не могла сохранить свой величественный вид — она тоже хохотала от всей души...
— Ладно, — наконец отсмеявшись, заявила Екатерина, — девушек и женщин передразнить умеете, а вот старца, хоть бы князя Репнина, сможете ли?
Потёмкин вскочил с колен, тут же выпятил несуществующий живот, уткнул подбородок в воротник мундира и глубоким, густым дребезжащим басом проговорил:
— Ну что ты, матушка, старика мучаешь, небось не знаешь, что меня девки-поломойки в бане ждут?
Ответом на эту реплику был опять гомерический хохот со всех сторон. Главное, что поняли придворные, — лучше не попадаться на язык этому великану с гривой вьющихся чёрных волос: высмеет, да ещё и ущипнёт за больное место...
— Ну, утешил, Гришенька, — тихонько сказала Екатерина Орлову и, повернувшись к Потёмкину, громко добавила: — Не сочтёте за труд потешить нас за ужином сегодня? Приглашаю вас, замечательный вы забавник...
И опять голосом самой Екатерины Потёмкин поблагодарил за приглашение:
— Да разве могу я отказаться лицезреть ваши прелестные ручки, вашу чудесную шейку, ванте величественное и доброе лицо?
Даже этот двусмысленный намёк прошёл хорошо, придворные смеялись, и Екатерина не смогла поставить на место зарвавшегося шута.
Григорий Орлов покосился на Потёмкина, ревнуя к вниманию императрицы, но потом встряхнулся: стоит ли тратить нервы и злость на этого странного протеже? Ведь это он, Григорий Орлов, представил его Екатерине, желая позабавить её. Вот и позабавил. Да ещё всё впереди. На вечернем интимном рауте Потёмкин может показать и кое-какие другие свои таланты, что, несомненно, развлечёт императрицу, доставит ей несколько приятных минут, и уж, конечно, она не замедлит отметить, кто предоставил ей такое развлечение. А паяц он и есть паяц, что с него взять...
Кстати, это Орлов вручил Екатерине 12 июля список наград для заговорщиков. Там он представил Потёмкина к чину корнета, о чём и пытался напомнить Екатерине на приёме. Но императрица собственной рукой вычеркнула этот чин и написала: капитан-поручик. А после развлекательного спектакля Потёмкина, поставленного им на ужине у императрицы, Екатерина присвоила ему чин камергера с бриллиантовым ключом. Он с удовольствием играл роль шута, и Орлов и не думал ревновать Екатерину к нему, сознавая, насколько эта роль унизительна и неподходяща для него, фаворита императрицы, имевшего доступ в спальню повелительницы в любое время.
Как-то за обедом случилось Екатерине завести разговор о французской литературе. Знала она, что все её вельможи, за редкими исключениями, не читали ничего, кроме «Святцев», и разговор вела по-французски, посвящая своих придворных в сюжет Тристана и Изольды.
Она процитировала несколько фраз из французского оригинала и споткнулась, позабыв окончание фразы. Дождавшись, когда императрица замолчала, подыскивая оправдание своей забывчивости, Потёмкин продолжил фразу на чистейшем французском языке и читал так, как будто смотрел в книгу.
Екатерина в очередной раз удивилась. Никому не удавалось поразить её своей образованностью, кроме разве княгини Дашковой, а тут, пожалуйста, не только читал, но и знает наизусть.
И она принялась экзаменовать застольного шута. Оказалось, что он не только читал всё то, что читала Екатерина, но мог долго и нудно цитировать французские первоисточники целыми страницами. Никто ещё не поражал Екатерину своей образованностью и такой феноменальной памятью.
Стушевались братья Орловы перед таким вниманием императрицы к поручику Потёмкину и стали наперебой советовать ей пристроить его куда-нибудь служить по гражданской части.
— Но выговор ваш слабоват, — любезно сказала Екатерина капитану-поручику, — я позабочусь о том, чтобы ваш французский не хромал. Дворянин Вомаль де Фаж образован, знает свой родной язык в совершенстве и будет вам хорошим преподавателем.
Потёмкин сердечно поблагодарил Екатерину уже своим собственным красивым глубоким баритоном и на следующий же день начал занятия со своим новым секретарём. Кстати, этот Вомаль де Фаж прослужил у Потёмкина двадцать три года в качестве секретаря и владел многими тайнами временщика.
Екатерина позаботилась о том, чтобы молодой капитан-поручик не утратил своих знаний, а приносил бы пользу России. Она назначила его в один из департаментов Сената, повелев своим сенаторам ознакомить молодого человека со всеми делами. И уже тогда подавал Потёмкин Екатерине советы, которые скоро показали его глубокий ум, всестороннюю одарённость и удивительно богатое воображение.
Но Орловы не давали Екатерине увлечься Потёмкиным. Они искали с ним ссоры, понимая, что со своими богатыми умственными дарованиями он очень скоро превзойдёт их на пути к сердцу императрицы. А тогда, естественно, кончатся все те блага и милости, что лились на них золотым дождём...
Однако заботы Екатерины об окончании образования Потёмкина вовсе не были первой ступенькой к её сердцу. Она в то время любила одного лишь Григория Орлова и даже не думала о замене его кем-нибудь другим. В истории существует немного таких примеров, каковым являются отношения Орлова и Екатерины. Она всё прощала ему, он был на вершине славы и богатства и тем не менее пожелал заменить императрицу в своём сердце своей двоюродной сестрой, а после смерти молодой княгини повредился рассудком. Но и тогда Екатерина ездила к нему домой, чтобы собственноручно мыть его, ухаживать за ним с редкой для таких женщин верностью и нежностью...
Но она не могла не заметить, как остроумен, находчив и смел её неожиданный шут. Однажды она обратилась к Григорию Потёмкину с каким-то малозначительным вопросом по-французски, а он отвечал ей пространно и красиво на русском языке.
Один из вельмож, представлявший иностранный двор, сделал Потёмкину замечание:
— Если государь обращается к вам с вопросом, то отвечать вы должны на том языке, на котором обратился государь...
И выражено это было так надменно и гордо, что Григорий не выдержал и также надменно и гордо ответствовал:
— А я считаю, что если государь обратился с вопросом, то подданный должен ответить на том языке, на котором лучше всего может выразить свои мысли. А русский язык я учу уже двадцать два года...
Екатерина не могла не признать этот блестящий вывод и наклонила голову в знак правоты своего подданного.
Потёмкин всё искал случая быть поближе к императрице — червь честолюбия и пример Григория Орлова заставляли его искать пути к сердцу Екатерины. Как-то раз он прислонился к столику, за которым Екатерина играла в карты с Орловым, и посмотрел в её карты. Орлов злобно шепнул, чтобы Потёмкин убирался как можно дальше. Но Екатерина не разрешила Потёмкину уйти всего лишь одним словом:
— Оставьте его, он вам не мешает...
Всё это вспоминала Екатерина, чтобы самой себе объяснить этот феномен возвышения косоглазого и кривого Циклопа.
Ей рассказывали много легенд о потере глаза Потёмкиным. То кто-нибудь из придворных шептал, что Орловы в потасовке выбили глаз гиганту-конногвардейцу — у Орловых тоже хватало врагов в придворном стане, то повествовали об удалом поединке, в котором соперник выколол глаз Потёмкину неосторожным ударом шпаги, то говорили, что простолюдины исколотили рейтара палками за неосторожные амурные похождения. Она-то знала истину и не мешала злобным языкам работать.
