— Вы, молодой человек, знаете, кого вас поставили охранять?
Офицер вскочил, вытянулся перед княгиней, узнав в ней ту, что ехала во главе отряда рядом с императрицей, и не нашёлся что ответить.
— Вы охраняете саму императрицу,— выговаривала ему княгиня на французском языке, — и вы даже не потрудились поставить караул у дверей, которые ведут в спальню...
Она всё распекала и распекала бедного молоденького офицера, и голос её становился всё громче, выше и пронзительнее.
Его услышала и Екатерина.
— О, — пожаловалась она Панину, — характер у вашей племянницы совсем не мёд…
— Ну, вы ещё узнаете его хорошо, — пообещал Панин, тоже знающий, каким вздорным и вспыльчивым характером обладает его племянница.
А княгиня вернулась с самым победительным видом и чётко отрапортовала:
— Ваше величество, караул у вашей двери поставлен...
И только тут она повернулась к Панину:
— Здравствуйте, дядюшка. С чем приехали?
Екатерина поняла, что и в этой беседе княгиня грозит захватить первенствующее положение, и потому вмешалась в разговор, обратившись к Панину:
— Ну, мы уже всё обсудили, вам пора обратно или вы останетесь до Петергофа?
— Пожалуй, пойду, прилягу где-нибудь в сене, а утром провожу вас до замка...
Две женщины снова улеглись на просторную кровать, но заснуть им так и не удалось. Скоро запели полковые рожки, забили барабаны, зовя солдат в поход, и вот уже вся рать, вышедшая с императрицей против её собственного мужа, погасила бледные костры, собралась с силами, и заржали кони, готовые к новому походу, зазвенели шпоры и стремена, и снова уселись в сёдла две женщины и возглавили поход в Петергоф...
Никита Иванович Панин возвратился в Петербург, чтобы передать Сенату повеление императрицы об обеспечении безопасности столицы со стороны моря. Догнал Панин кортеж уже почти у Петергофа, вновь привезя известия, что в Петербурге всё спокойно и Кронштадт присягнул Екатерине.
До самого Троице-Сергиева монастыря корпус двигался безостановочно. И всё это время, в течение нескольких часов сердце Екатерины разрывало лишь одно: что делает Пётр, что устроено им для обороны, где отряд Алексея Орлова? Пока что не было никаких известий ниоткуда, и княгиня Дашкова, взглядывая на ехавшую рядом с нею императрицу, тоже волновалась и тревожилась обо всём на свете.
Только подъехав к монастырю, обе они наконец успокоились. Стали попадаться на дороге люди, бежавшие от Петра, и разведчики из голштинцев, посланные Петром для выяснения обстановки.
Спешившись у монастыря, давая себе краткий отдых, обе женщины успокоились совершенно.
У ворот их ожидал вице-канцлер Голицын, привёзший письмо от Петра Третьего.
Екатерина сошла с коня и внимательно прочитала письмо мужа. Через её плечо взглянула на листок бумаги и княгиня Дашкова.
— Ваше величество, — заговорила она, едва увидела, что Екатерина дочитала все строки, нацарапанные Петром, — мне кажется, начать ему ответ следует таким образом...
И она приготовилась раскрыть свои мысли, но Екатерина вдруг резко оборвала её:
— Никакого ответа не будет. Нельзя создавать у бывшего императора иллюзию, что всё ещё может поправиться...
А именно об этом и писал Пётр: он осознал, что был не прав, обещал жене исправиться и предлагал полное примирение.
Екатерина строго посмотрела на вице-канцлера князя Голицына, и тот поспешил заверить её, что немедленно принесёт присягу в верности ей, императрице.
Теперь настроение Екатерины изменилось, она стала весела и добродушно шутила с приближёнными. Её задача была уже наполовину выполнена — теперь нужно было получить от Петра полное отречение от трона.
От князя Голицына получила Екатерина и полную информацию о том, что происходило и происходит в Ораниенбауме. Князь рассказал ей о неудавшейся экспедиции в Кронштадт и о бурном налёте Алексея Орлова с гусарами. Ещё в пять часов утра гусары прискакали в Петергоф, увидели несколько сот голштинских новобранцев, согнанных на плац для муштровки, опрокинули их, смяли, вырвав деревянные мушкеты, и рассадили всех по подвалам и другим надёжным местам. Узнав, что Пётр находится в Ораниенбауме, Алексей Орлов поскакал туда, и его гусары заняли все посты и входы, отрезав таким образом бывшего императора от всяких сообщений с миром.
Екатерина въехала в Петергоф уже в одиннадцать часов утра с блестящей свитой, войска разместились в зверинце, где ещё недавно маршировали петровские голштинцы.
Громовое «Ура!» встретило императрицу. Здесь она наконец смогла удобно расположиться и засесть за тысячи манифестов и указов, которые следовало выпустить новой власти.
Сюда, в Петергоф, приехал из Ораниенбаума генерал Петра Измайлов. Он привёз Екатерине второе письмо Петра. И тон этого письма был совсем другой. Пётр просил у жены прощения, обещал отказаться от всех прав на российский престол, но умолял выдать ему небольшую сумму денег, чтобы он мог отъехать в свою любимую Голштинию с любимым адъютантом Гудовичем и любовницей Елизаветой Воронцовой.
Очень внимательно читала это письмо Екатерина. И усмехалась. Разве в самом деле уяснил своё положение Пётр, если он хочет уехать в Голштинию, да ещё и получать субсидии от русского престола, разве не понял он, что свергнут, отринут от трона, разве имеет он право ещё что-то просить?
— У вас, ваше величество, есть документ, узаконивающий весь переворот, — не выдержала княгиня Дашкова, — теперь ваше положение безопасно.
Екатерина со вздохом прервала княгиню:
— Пётр сидит в Ораниенбауме, у него много голштинских солдат: если идти туда, может произойти кровопролитие, а этого я и опасаюсь.
Она пристально взглянула на Измайлова и проговорила:
— Мне нужен официальный документ — полное отречение от короны и по всем соответствующим правилам...
Она смотрела на генерала, и он понял, что необходимо сделать ему, чтобы завоевать милость императрицы.
— Если вы доверяете мне, — тихо ответил он, — я берусь доставить вам такой документ...
— Я вам верю, — также тихо сказала Екатерина, — но я дам вам бумагу, откуда надо будет переписать всё в точности, дословно, — тогда его отречение будет считаться действительным...
Екатерина написала записку Петру, в которой требовала, чтобы он «удостоверение дал письменно и своеручно» в том, что отказывается от престола «добровольно и непринуждённо».
Ещё несколько минут потребовалось, чтобы составить текст отречения, который Пётр должен был переписать и под которым ему следовало подписаться...
Всё так и случилось, как предсказывал Измайлов. Пётр настолько ослабел и стал беспомощным, на все согласным, что уговорить его оставить российский престол уже не составляло никакого труда.
Измайлов вышел из кабинета Петра, держа в руках нужную бумагу. На конце её стояла подпись Петра.
Григорий Орлов и князь Голицын, сопровождавшие Измайлова, схватили драгоценный акт отречения и тут же поспешили в Петергоф.
А через несколько минут после их отъезда отправился в Петергоф и Пётр — в закрытой четырёхместной карете с Гудовичем, Воронцовой и Измайловым. Генерал до конца выполнил свою миссию: он не только добился от Петра отречения, но и сумел привезти бывшего царя в Петергоф.
Конвой из гусар, которыми руководил молодой и красивый капрал Григорий Потёмкин, тут же окружил карету. Собственно, это не было арестом формальным, но так получалось, что Пётр попал в руки своих врагов и больше уже не сопротивлялся своей скорбной судьбе...
Едва он подъехал ко дворцу, как молча вышел, молча сдал дежурному офицеру свою шпагу, а лента Андреевского ордена была с него снята как излишняя. Гудович и Воронцова были арестованы, и Пётр остался один.
Ему предложили подобрать для себя место пребывания, он назвал Ропшу, и скоро карета поехала опять — теперь уже на отдалённую мызу[26], в Ропшу, и сопровождали её гвардейцы под начальством Алексея Орлова.
